Воры над законом, или Дело Политковского

Но это не просто малоприятная, малорадостная часть нашего прошлого. В каком-то смысле это имеет отношение и к нашему настоящему.

До сих пор сюжет о Политковском в некотором роде знаковый, даже ключевой.

И долго ещё, увы, буквально придётся вспоминать о «воровском квартете» эпохи Николая Первого.

Вот по какой именно причине никак пока нельзя нам обойтись без прохиндея Александра Гавриловича и его малопочтенных сообщников.

Эпидемия воровства среди крупного российского чиновничества впервые столь масштабно проявилась в девятнадцатом столетии, впервые столь резко, выпукло, скандально обнажилась именно чрез дело Политковского, чрез его наглую и виртуозно спланированную аферу, которая оказалась целой конструкцией по выкачке больших масс бюджетных денег.

Вот что я считаю совершенно необходимым добавить к превосходному историческому повествованию Александра Жульковского, которое для своего времени было весьма основательным, смелым и даже дерзким.

Это была сейчас с моей стороны попытка взгляда на аферу Александра Политковского, так сказать, из двадцать первого столетия.

Ефим Курганов,

доктор философии.

Тридцать первая глава. Обер-полицмейстер в растерянности

1-го мая 1853-го года, вечером, даже поздним вечером, запросил вдруг высочайшей аудиенции Александр Павлович Галахов, обер-полицмейстер Санкт-Петербурга. Ясное дело, государь принял его незамедлительно, оставив даже семейный ужин.

Обер-полицмейстер столицы такой важности птица, что откладывать с ним встречи не приходится. Да и не станет он просто так являться — раз примчался, значит, это важно для судеб империи российской, ибо от происходящего в Санкт-Петербурге зависит вся империя. В общем, Его Величество тут же принял Галахова.

Александр Павлович, как и положено обер-полицмейстеру, был мужчина бесстрашный и бесстрастный. Никаким приказанием его невозможно было озадачить или смутить. Любое желание императора было для него законом. Не страшился он и императорского гнева — готов был снести от своего государя и командира буквально всё, любую несправедливость даже.

Но в тот вечер первого мая творилось что-то неладное. Явившийся обер-полицмейстер явно был чем-то смущён и расстроен, что, в свою очередь, заставило Николая Павловича крайне изумиться и даже заволноваться, и Его Величество крикнул прямо с порога:

«Стряслось что? Бунт что ли?»

«Да нет, Государь, в столице всё совершенно спокойно».

«Но что случилось, в таком случае? Галахов, живо отвечай мне».

«Меня просто раздосадовало одно обстоятельство. Собственно, я решил, что оно расстроит, видимо, Ваше Императорское величество».

«Да что именно? Говори, не томи же».

«Я только что узнал, что в тюрьме умер генерал Ушаков».

«Ну, во-первых бывший генерал. А почему это меня должно расстроить?»

«Государь, но он ведь должен был отсидеть всего 6 месяцев. Я решил, что Вашему Величеству будет неприятно, ежели старик умрёт в тюрьме. Тут вина падает уже как бы на нас».

«Галахов, ты забыл, видно, что решать вообще не твоё дело. Решаю я один. А старику этому и шести месяцев мало. И никакая вина на нас не падает. Вина на нём одном. Понимаешь?»

Обер-полицмейстер молча кивнул, а император продолжал:

«Он же опозорил меня, этот треклятый Ушаков. А ты ещё жалеть его вздумал. Допустил вокруг себя такое дикое, бешеное воровство. Это же скандал, и какой скандал! Да его четвертовать мало! А лучше его было бы сгноить в тюрьме. Так подняли бы вой: «Герой войны, за Бородино Георгия получил». Вот я с приличия и дал ему 6 месяцев. Ан судьба распорядилась иначе, и по справедливости. Так что нечего этого старого разгильдяя жалеть. Он заслужил свою жалкую смертью. И я тебе честно, открыто говорю: «Туда ему и дорога». Вот так-то любезнейший».

Обер-полицмейстер молчал. Возражать царю было не в его правилах.

Я же от себя замечу следующее. Ежели старый, почтеннейших лет генерал, заслужил наказание за то, что в его канцелярии творились всякие безобразия, то чего заслуживает государь, допустивший в империи своей страшное лихоимство, взяточничество, казнокрадство?! Какой казни заслуживает государь, империя которого столь ограбляема его подданными, его непосредственными подчинёнными?

Но, конечно, подобная мысль никак не могла прийти в голову обер-полицмейстеру Петербурга. Скорее всего, в его голове вообще тогда ничего не шевелилось.

При этом несомненно и то, что сам Николай Павлович считал себя абсолютно правым и на своём невольном попустительстве воровству внимания никоим образом не акцентировал. Хотя знал, не мог не знать, что его любимчик, светлейший князь Александр Чернышёв покровительствует негодяям, к числу коих принадлежал и Политковский. Не мог не знать Александр Павлович и того, что шеф корпуса жандармов граф Алексей Орлов сам вор, и вообще на руку не чист.

И всё же персональной вины за собой император совершенно не чувствовал. А вот против Павла Николаевича Ушакова страстно негодовал и в душе желал тому самой страшной казни.