Воры в доме

От дома они отошли молча. Володя шел рядом с ней, неподвижно свесив руки вдоль тела.

— О чем же вы собирались говорить? — спросила Таня.

— Я не знаю, — сказал Володя, — не знаю, как сказать… В общем я не могу без вас. Независимо от того, согласитесь ли вы стать моей женой или нет, в самом деле любите ли вы меня или просто пожалели, я уже никогда не полюблю другую женщину. Я уже навсегда… до конца — поверьте мне, я ни капельки не преувеличиваю! — принадлежу вам.

Таня молчала. Володя шел рядом с ней, решительно и ожесточенно глядя под ноги.

— Это очень много, — сказала, наконец, Таня. — Я не могу взять так много. Брать — это значит и давать. Мне очень дорого и очень важно то, что ты сейчас говорил. Я очень горжусь этим и боюсь этого. Но едва ли я уже когда-нибудь буду способна на такое чувство.

— Как же будет? — спросил Володя с таким отчаянием, что у Тани сдавило сердце.

И, сопротивляясь подступившей к горлу солоноватой волне нежности и признательности, она сказала жестко:

— Все это совсем не просто. Все это очень не просто. Мне это трудно, но я должна быть с вами откровенной до конца… Ты знаешь, что я уже давно не живу с мужем. О причинах рассказывать долго, да и не нужно. Я, во всяком случае, не люблю его. И никогда, наверное, не любила. И вот, несмотря на это, позавчера он пришел за мной в театр, затем случилось так, что я поехала с ним в гостиницу, где он остановился… И снова осталась у него. И с тобой я была вчера не столько из-за тебя, сколько из-за себя. Мне нужно было избавиться от всего этого.

— Не нужно мне этого рассказывать! — сморщившись и сжав кулаки, попросил Володя. — Не нужно… — И тут же непоследовательно и сумбурно продолжал: — Я люблю вас так, что даже это мне все равно. Лишь бы вы говорили со мной, смотрели на меня, лишь бы я чувствовал, что вы не отказались от меня окончательно.

— Нет, — улыбнулась Таня ласково и печально. — Не отказалась. Я не знаю, кроме отца, человека, который бы так, как ты, заслуживал любви и уважения. Я очень рада и очень горжусь тем, что ты полюбил меня… И кстати, я бы хотела, чтобы мы теперь говорили друг другу «ты». А сейчас иди домой, и не волнуйся, и занимайся делом. Я очень рада, что встретилась с тобой…

Счастливый и опечаленный, Володя отправился в библиотеку.

Днем, когда Таня вернулась с репетиции, она прилегла на час перед спектаклем, но так и не заснула.

«Ты этого сама добивалась, — твердила она себе. — И незачем перед самой собой делать вид, что все это произошло случайно… Ты этого добилась, и, вероятно, это самое важное из всего, что до сих пор происходило в твоей жизни…»

Она тщательно оделась, причесалась и напудрила нос, чтоб не блестел — уже давно она так не следила за своим видом, — и вышла в садик, к Машеньке, которая играла в войну и бомбила ядрами из влажного песка сооруженный ею же песчаный замок. Таня по предложению дочки приняла участие в этой бомбежке, а затем они решили построить из песка и щепок самолет, но этому предприятию помешал Николай Иванович.

Он вышел из дому, постоял с минуту, молча наблюдая за их работой, а затем, нерешительно покашливая, попросил:

— Пойди домой, Машенька, и принеси мне мой большой сачок.

— Ты будешь ловить бабочек? — спросила Машенька.

— Нет… Я хочу поймать одного быстрого и блестящего жучка.

Когда Машенька убежала, не глядя на Таню, Николай Иванович сказал:

— Ты знаешь, я никогда не вмешивался в твои личные дела. Но сейчас должен. Я не хочу, чтобы ты сделала несчастным Владимира Владимировича… Это было бы так же гадко, как — извини, я не могу найти другого сравнения, — как утопить ребенка. Он человек замечательный, человек необыкновенной души, необыкновенного ума и способностей, и поэтому его особенно легко обидеть. Если ты не понимаешь этого, я сам сегодня же предложу ему уехать от нас.

— Я это понимаю, — ответила Таня.

— Вот и хорошо, — сказал Николай Иванович. — Что же Машенька не несет сачка? Я думаю, она уже добралась до коллекции жуков.

Глава двадцать шестая, о том, как скачет птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего гибельных последствий

От века не было, справедливейшие сестры, в человеке такого ума, чтобы сам собой мог возвыситься, но всегда нужны были ему содержание, обстановка, поддержка и благосклонность.

Бен Джонсон

Гриша Кинько включил звукозаписывающее устройство. Передача велась издалека, откуда-то из-за границы. Неторопливо, с паузами, морзянка — чуть левее волны, за которой было поручено ему следить.

В двенадцать часов дня он сдал дежурство, а в шесть часов вечера ему снова была объявлена благодарность командования за отличное несение службы, вручена денежная премия и предоставлен трехдневный отпуск.