Воры в доме

Это случилось 11 июня 1942 года. С утра она пошла на почту. В это время начался воздушный налет на станцию. Она побежала домой, а вокруг нее загорались и взлетали в воздух дома, отвратительно, выворачивая душу, выли бомбы, воздух был заполнен тревожными гудками паровозов на станции, зловещим гулом немецких самолетов и слабыми криками людей.

Она бежала по улице, где горел один дом, второй, третий. Их дом остался цел. Все было в порядке. Задыхаясь, она вошла в сени, зачерпнула воды из ведра и открыла двери в комнату. В доме было пусто. Ни души.

Тогда она выскочила через заднюю дверь в огород, где в конце, под самым забором, отец ее выкопал глубокую и узкую щель на случай бомбежки. Возле забора что-то дымилось. На тряпичных, слабых ногах она побежала по огороду.

Небольшая бомба угодила прямо в щель. Погибли все. Все до одного. Ее сын Сашка. Ее отец Антон Иванович. Ее мать Мария Петровна. Младшая сестра Дуня. Племянник - восьмилетний Павлуша - сын старшего брата, который был на фронте. Дальняя родственница старуха Василина. Все.

Выли бомбы. Хлопали зенитки. Гудели самолеты. А она бегала по огороду и приговаривала: "Их всех убило, а я жива... Их всех убило, а я жива..." Потом она побежала на станцию, хватала за руки солдат и все приговаривала: "Их всех убило, а я жива..."

Ее подобрал фельдшер из полевого госпиталя. Она осталась при госпитале. Санитаркой. А имела среднее медицинское образование. Затем через месяц, через два, когда немного пришла в себя, попросилась в действующую часть. Не было в их полку человека, который так мало дорожил бы жизнью, как она. Лазила в самый огонь. Никогда не ложилась при свисте пуль, при визге мин, при взрывах снарядов. Невысокая, кряжистая, выносила на себе раненых из самого ада. И пуля ее не брала.

Дважды ее контузило во время бомбежек. После второго раза она помешалась. Ей все казалось, что голова ее прочными и тонкими прозрачными лентами связана с небом. Запоминала, сколько раз за день обернулась вокруг себя, а вечером перед сном столько же раз оборачивалась в обратном направлении, чтобы ленты не скрутились.

Трудно и медленно шло выздоровление. А привычка подсчитывать обороты и раскручивать ленты осталась до сих пор, хоть была здорова и понимала, что никаких лент нет.

Пока была в армии, даже не узнавала о муже, гнала все мысли о нем: не могла сообщить, что Сашка погиб. А когда вышла из госпиталя - больная, бесконечно одинокая, - поехала к мужу.

Никогда не спрашивала его о том, был ли у него кто-то, кроме нее. Но чувствовала, что-то такое было. Знала, что разбила что-то своим приездом, что помешала чему-то своим присутствием. И не могла с собой справиться. Чем внимательней, чем бережней относился к ней муж, тем больше грубила, тем становилась раздражительней и резче. Так, словно испытывала его терпение. Так, словно добивалась, чтоб он не выдержал, чтоб оставил ее. Так, словно мстила ему за то, что больше не может иметь детей, - а ему очень хотелось ребенка.

- А я вам говорю, - упрямо повторила Зина, - что много таких случаев, когда у людей дети были хорошими детьми, а выросли такой дрянью, что и смотреть противно. Так стоит ли за это ложить жизнь?

Г л а в а о д и н н а д ц а т а я, из которой следует,

что человек в афганском халате вовсе не утонул, а был убит

Следует предпочитать невозможное

вероятное возможному, но

маловероятному.

А р и с т о т е л ь

Баю, милый, баю,

Песню начинаю

О коне высоком,

Что воды не хочет.

Черной, черной, черной

Меж ветвей склоненных

Та вода казалась.

Кто нам скажет, мальчик,

Что в воде той было?..

Шарипов вспомнил, как много лет назад он впервые увидел на столе у своего начальника Степана Кирилловича Коваля, тогда еще майора, раскрытый томик со странным текстом, напечатанным на неизвестном Шарипову языке. Короткие, столбцом, строки начинались перевернутыми вниз головой восклицательными или вопросительными знаками и заканчивались такими же знаками, но поставленными правильно.

- Гарсиа Лорка, - сказал Степан Кириллович. - Испанский поэт. Расстрелян фашистами. - И, закрыв томик, добавил: - Я был с ним знаком.

Он снова открыл томик и прочел нараспев несколько ритмичных, загадочно звучащих строк.

- О чем это? - спросил Шарипов.

- О высоком коне, который не хочет пить воду. Потому что в воде этой - кровь.

Так Шарипов узнал, что Степан Кириллович был в Испании, и впервые услышал о Гарсиа Лорке.

Он достал все, что было издано Гарсиа Лоркой на русском языке. Стихи этого испанского поэта были первыми русскими стихами, которые он знал на память.

Усни, мой сыночек,

Конь воды не хочет,

вспомнил Шарипов, заметив на столе Степана Кирилловича раскрытый томик Гарсиа Лорки, и сказал без улыбки:

- Кто нам скажет, мальчик, что в воде той было.

- Никто не скажет... Садитесь, - предложил генерал Шарипову и Ведину.

Лицо Степана Кирилловича с распухшим носом, с синеватыми мешками под глазами, с седыми неровными бровями казалось сегодня особенно внушительным и привлекательным.