Воры в доме

- Да, он говорил, что слышал о несчастьях брата. И просил передать предложение приехать в Англию, где он сможет и остаться. Если же он этого не захочет или не сможет, то пусть посылает свои работы - они немедленно будут опубликованы в лучших английских журналах.

Волынский вынул из верхнего кармашка пиджака носовой платок и вытер руки.

- И вы передали это предложение?

- Нет. Вы, простите, за кого меня принимаете? Я сказал, что не желаю продолжать этот разговор, так как считаю это недостойным советского человека.

- Как же воспринял это брат профессора Ноздрина?

- Он попросил меня передать заранее приготовленное письмо. А когда я отказался и от этого, он, не прощаясь, ушел. Больше я его не видел.

- А никаких посылок профессору Ноздрину он не просил вас передать?

- Нет.

- А людей, которым вы привезли посылку от Дзаванти, вы знаете?

- Нет, не имею представления... Это врач-стоматолог, какой-то дальний родственник Дзаванти.

Степан Кириллович еще долго задавал вопросы, делал заметки на листах бумаги, возвращался к тому, о чем уже спрашивал, каждый раз не забывая извиниться за свою рассеянность; постепенно и рассчитанно он добился того, что Волынский окончательно вышел из себя, а в конце простовато сказал:

- Мне очень неприятно читать вам лекции о бдительности. Но, скажем прямо, вы едва не стали пособником врага. Во-первых, передав эту самую посылку от Дзаванти, а во-вторых, умолчав о переговорах, какие вел с вами Гаврила Иванович Ноздрин. Я очень советую вам при следующих поездках быть как можно осторожнее... А сейчас прошу извинить за беспокойство. Ну и, как вы сами понимаете, если возникнут еще какие-то вопросы, придется вас еще раз потревожить. Уж такая у нас неприятная служба. До свидания.

Степан Кириллович передвинул бесшумный рычажок, выключающий магнитофон, - он находился у него под крышкой стола, а затем, проводив Волынского к двери, вернулся к круглому столику и отпил из наполовину налитого бокала несколько глотков "Гурджаани".

Он думал о том, что человек может научиться всему, но никогда не научится отличать правду от лжи. Долгие годы его работа состояла в том, что он принимал за ложь все, что говорили люди, сидевшие по другую сторону стола, а потом факт за фактом выискивал в их словах правду. Ну что ж, нередко оказывалось так, даже, пожалуй, чаще всего оказывалось так, что каждое их слово было правдой.

Но как получится с Волынским? Непосредственно к Ибрагимову, по-видимому, он в самом деле не имел никакого отношения. Но все равно предстояла большая работа по проверке его слов. К сожалению, знал Степан Кириллович очень мало. Чересчур мало. И, как всегда в таких случаях, делал вид, что знает все. Вернее, что не он знает, - это бывало опасно, собеседник легко мог определить его слабость, а что знает какое-то высшее начальство, сообщившее ему лишь часть известных фактов.

"Но что же все-таки этот Волынский? - думал Степан Кириллович. Почему он так заботится о том, чтобы его имя постоянно упоминалось в нашей прессе, заботится настолько бесстыдно, цинично, что стал уже заботиться об этом и в прессе заграничной. Для чего ему это? Ведь говорят о нем люди сведущие, что это талантливый человек. И международную премию он получил вполне заслуженно. Так в чем же дело?..

Несимпатичен он мне. Очень несимпатичен. Но из этого еще ничего не следует. Может быть, все это погоня за славой? Может быть".

Г л а в а т р и д ц а т ь т р е т ь я, служащая

вдохновенным гимном ослам

Отъезд в дождь, бедность в дни

юности, разлука при первой любви

вот три больших горя.

Ш у к а с а п т а т и

Каким он был маленьким все-таки, этот Дон-Жуан. С тонкими, хрупкими ножками, с хвостом, заканчивавшимся серой кисточкой. С подвижными ушами и печальным взглядом карих добрых глаз.

Володе показалось, что он мог бы переступить через ослика. И уж во всяком случае, если сесть на него, обломятся все четыре ножки.

- Нет, - сказал он решительно. - Уж лучше пешком.

- Ну, как хотите, - обиделся за Дон-Жуана Николай Иванович. - Уверяю вас, что ни реактивный самолет, ни совершеннейшая автомашина, ни чистокровный арабский конь не могут даже в малейшей степени заменить это кроткое и умное существо в такой экспедиции, как наша.

- Он меня просто не выдержит...

- Как вы можете такое говорить?.. Кафир слабее Дон-Жуана, и то вы свободно могли бы на нем доехать хоть в Москву. А это Дон-Жуан! Хамаданской породы! Мне предлагали в обмен на него ахалтекинского коня, которому и цены нет, - и то я отказался. Сто пятьдесят килограммов он и не почувствует.

- Вы меня несколько переоценили, - покраснел Володя. - Во мне нет и ста килограммов. И все же я не решаюсь...

Он сказал неправду. Он весил все сто пять килограммов и очень стеснялся этого.

- Ну что ж... Как хотите.

Каждый год в таких случаях у дома профессора Ноздрина собирались досужие люди, всевозможные охотники до зрелищ, мальчишки. Выезд Николая Ивановича в его ежегодную экспедицию был даже запечатлен на пленку каким-то весельчаком-фотокорреспондентом и опубликован в журнале "Вокруг света".