Восемь

— Нет, — сказал Шахин, глядя на рисунки на стене. — Все эти знания пришли из района Месопотамии—Индии, а туда они попали с гор Туркестана. Единственным, кто знал их тайну и записал ее, был аль-Джабир-аль-Хаян, придворный химик Гаруна аль-Рашида в Месопотамии — халифа из «Тысячи и одной ночи». Этот аль-Джабир был суфийским мистиком, одним из хашашинов. Он записал эту тайну, за что был проклят навеки. Он спрятал ее в шахматах Монглана.

Конец игры

В темном и мрачном углу игроки

Переставляют устало фигуры.

Доска их продержит в плену до рассвета,

Решетка квадратов, противостояние цвета.

Горят сквозь фигуры их магии правила:

Кони проворны, и туры как башни,

Королева опасна, и робок король,

Слоны хитроумны, и рвутся в бой пешки.

И когда игроки удалятся,

И когда поглотит их время,

Обряд этот будет длиться и длиться.

На востоке война эта вспыхнет пламенем,

Весь мир сидит в ложах, глазея на зрелище.

И та, и другая игра бесконечна.

Бессильный король, ферзь кровожадный,

Слоны, скользящие наискось,

Прямолинейные туры и ловкие пешки —

Все они ищут пути и сшибаются в битве.

Фигурам неведомо, что их судьбы вершатся

Гроссмейстера твердой рукой над столом,

Неведомо им, что непреклонной силе Подвластны дни и воля их.

Игрок и сам в плену (так говорил Омар)

Другой доски, и тоже черно-белой:

Из белых дней и черноты ночей. Бог направляет игрока, рука которого зависла

над фигурой.

Но кто тот бог, что за спиной у Господа плетет

Тугой узор из праха, времени, и грез, и мук?..

Хорхе Луис Борхес. Шахматы

Нью-Йорк, сентябрь 1973 года

Мы приближались к очередному острову посреди рубиновых морских вод. Эта полоска суши протяженностью в сто двадцать миль неподалеку от Атлантического побережья известна как Лонг-Айленд. На карте остров похож на гигантского карпа, который нацелился проглотить остров Статен раскрытым ртом бухты Джемейка, а направленный в сторону Нью-Хейвена хвост бил по воде, разбросав брызги мелких островов.

Но когда наш кеч заскользил к его берегам и легкий бриз наполнил паруса, длинная белая полоса песчаного пляжа с маленькими бухточками показалась мне раем. Даже названия, которые пришли мне на память, были экзотическими: Акуэбог, Патчог, Пеконик, Массапикуа… Джерико, Бабилон, Кисмет. Вдоль извилистого берега тянулась серебристая лента Файр-Айленда. Где-то за поворотом, пока еще невидимая, возвышалась над Нью-йоркским заливом статуя Свободы, держа свой медный факел на высоте трех тысяч футов и маня путешественников вроде нас поскорее зайти в золотые ворота капитализма и организованной торговли.

Мы с Лили стояли на палубе и со слезами на глазах обнимали друг друга. Интересно, подумалось мне, что чувствует Соларин, глядя на эту солнечную землю благополучия и свободы, так непохожую на его Россию, окутанную тьмой и страхом. Чуть больше месяца потребовалось нам, чтобы пересечь Атлантику, целыми днями мы читали дневник Мирей и пытались расшифровать формулу, загадка которой терзала наши сердца и души и с наступлением ночи. Но Соларин ни разу не упомянул о возвращении в Россию или о своих планах на будущее. Каждый миг, проведенный с ним, казался мне золотой каплей, застывшей во времени. Подобно драгоценностям на темном покрове, эти мгновения были живыми и бесценными, а тьма вокруг них казалась непроницаемой.

Соларин вел наше судно к острову, а я все ломала голову, что с нами произойдет, когда Игра все-таки закончится. Конечно, Минни уверяла, что Игра не имеет конца. Однако в глубине души я знала, что она близится к завершению, по крайней мере для нас, и это произойдет очень скоро.