Восемь дней Мюлера

- Но тогда вы поклоняетесь не тем богам! - запротестовала Лайма. - Вредным, злобным богам, врагам рода человеческого! Которые спят и видят, как погибнет мир, как все рассуждающее и любящее сотрется с лица земли!

- И снова ты права, - согласилась Мтити. - Но что нам осталось делать, когда светлые боги отвернулись от нас? Ты родилась и выросла свободной, ты не знаешь, как бывает, когда брат режет брата, а сестра вяжет сестру как скотину и выменивает на бутыль огненной воды.

- Тебя продала в рабство сестра? - изумилась Лайма.

- Нет, наоборот, - покачала головой Мтити. - Я продала в рабство сестру, потом опохмелилась, протрезвела, пришла домой и узнала, что отец проклял меня и изгнал. Тогда я пошла к ведьмам, потому что другой дороги не осталось. А ты думала, мы здесь просто так поем и пляшем, из одной любви?

- Да ну тебя, - отмахнулась Лайма. - Ты такие гадости говоришь! Давай лучше накуримся!

Мтити не возражала. Она накурила Лайму, потом они занялись любовью, сначала вдвоем, потом присоединились какие-то парни, а потом Лайма вспомнила, с чего все началось, и подумала, что это слишком похоже на дурной сон, чтобы быть правдой.

Но это было правдой. Лайма отнесла волшебный сосуд домой и семь ночей держала под кроватью, устанавливая мистическую связь с магическим содержимым, о котором не имела никакого понятия, потому что, видите ли, не положено. Никто не дал Лайме инструкций, только Мтити пробурчала что-то непонятное насчет того, что все станет понятно, когда придет время. А сама Лайма ни о чем не спрашивала, потому что разговаривать с ведьмами ей к этому моменту стало противно.

Время пришло на восьмой день. Лайма поняла это, когда стала задвигать под кровать ночной горшок и случайно задела другой сосуд, волшебный. Руку пронзила искра, какая бывает, когда гладишь кошку против шерсти, но сильнее и не грубо-вещественная, а с особым привкусом волшебства. Лайма познакомилась с этим вкусом на растаманских сборищах, так же пахли их обычные благовония, духи и смазки. Но тогда эта нота была едва уловима, а теперь ударила Лайму в нос, как маленькая молния. Лайма поняла, что должна открыть сосуд.

Она подняла крышку и увидела, что горшок на четверть наполнен землей, из которой растет красный цветок, похожий на мак, но другой. Взялась двумя пальцами за стебель, пальцы пронзила вторая искра и стебель переломился в месте касания, но не оттого, что она его сломала, а сам по себе, по собственному хотению. Лайма вставила цветок в волосы, посмотрелась в отполированное блюдо на стене и поняла, что рабыня, укладывавшая прическу, оставила между заколками как раз место под цветок, словно все знала заранее. Ничего удивительного, Мтити, помнится, говорила, что кто-то из темных богов умеет предвидеть будущее.

Стебель пронзил волосы, коснулся кожи головы и третья волшебная искра влетела Лайме в мозг и соскочила по позвоночнику в крестец, а по дороге выбросила большой протуберанец в сердце и два поменьше в печень и селезенку. И тогда Лайма узнала, что ей предстоит сделать.

Как глупа она была! Думала, что все высокопарные слова о темных богах, Омене Разрушителе и последней битве - глупый черножопый фольклор и ничего сверх. Нет! Мир не такой добрый и милый, как хочется верить! Нельзя вечно любить и наслаждаться, рано или поздно приходит время платить по счетам. Всякой вещи есть время распускаться и время увядать, и сейчас пришло время последнего, всеобщего, ультимативного увядания. Черное становится белым, белое становится черным, и веселые неунывающие растаманки несут в мир семя разрушения. А будет этим семенем... черт его знает, если честно, что или кто, но цветок поможет понять, он для этого, собственно, и нужен.

Лайма вышла на улицу и пошла куда глаза глядят, два раба-телохранителя следовали за ней неслышными тенями. Обычно Лайма передвигалась по городу в паланкине или, в крайнем случае, в карете, а ходить пешком избегала, потому что мостовые хоть и мощеные, но неровные, ногу подвернуть только так, а после дождя появляются коварные ямы, в которую если невзначай наступишь - окунешься с головой, да не в дождевую воду, а в разбавленные нечистоты. Но сейчас надо идти пешком, иначе не получится.

Время от времени цветок посылал в мозг очередную искру, тогда Лайма сворачивала направо либо налево, а если искры не было, то шла прямо. Цветок куда-то вел Лайму, она не знала ни места назначения, ни смысла путешествия к этому месту, ей было все равно, она утратила волю, стала приложением к цветку, набором его органов, безвольным исполнителем, орудием не то разрушения, не то чего-то еще в том же духе. Сознание Лаймы онемело и оцепенело, мысли застыли, только один край сознания сохранял какую-то активность, этим краем Лайма отметила, что ее путь не выходит за пределы верхнего города, и слава богам, а то с них станется завести ее в трущобы и там принести в жертву высшим соображениям, а то и в прямом смысле принести в жертву.

Взгляд Лаймы выхватил из толпы знакомое лицо. Лайма улыбнулась и крикнула:

- Привет, Мюллер!