Восемь дорог Желтого источника

В правой ладони он ощутил вдруг ледяную, быстро твердеющую рукоять: кинжал, похожий на острый осколок черного зеркала, сотканного из Тьмы. То, что нужно.

Он тут же приставил его к горлу противника и ухмыльнулся.

— Что? Нравится?

— Бол…ван… — прохрипел Дракон. По его шее заструился алый ручеек. Кинжал прижался к горлу еще крепче.

— Да неужели? Интересно, как понравится земле Шу окривевший на один глаз правитель?

Генерал или что-то внутри него, едва не облизывался, представив эту картину.

Он сдавил одной рукой горло лежащего под ним человека и поднес кинжал выше, целясь точно в правое глазное яблоко.

— Тише… если не будешь сопротивляться, веко останется целым… возможно…

Кинжал завис в паре цуней от цели. Противник задышал тяжело, сцепил зубы, дернулся, а потом попытался заслониться от клинка странно повернутой ладонью. Будто не схватить его хотел, а погладить лезвие тыльной стороной руки. На синюшной и распухшей от отека коже проступали багровые небрежные мазки подсохшей крови.

Новая мысль отозвалась радостным предвкушением, заставляя облизнуть нижнюю губу: воткнуть кинжал в самую середину травмированной ладони. Да, это должно причинить нешуточную боль…

Лу Цунь перехватил рукоять поудобнее и, коротко замахнувшись, вонзил туда, где кровавые штрихи нанесены были особенно густо — кровь к крови… Хотел вонзить, но треклятое лезвие, соприкоснувшись с защитной — как он поздно это понял! — печатью рассыпалось черным песком, тут же превратившимся в ледяное марево. Дракон вскрикнул, когда кулак генерала впечатался в его ладонь, и сделал то, чего последний не ожидал — да кто в здравом уме будет совершать такое? — из последних сил хлестанул ею, прижимая печать ко лбу Лу Цуня.

В голове будто фейерверк взорвался. Генерал замотал ей, а потом, тяжело дыша, смотрел на свою руку, все еще сжимавшую горло противника, на его побагровевшее лицо, на черные глаза, налитые кровью — и его бросило в липкий холодный пот: Небеса… что он творил только что? Что собирался сделать? Разве достойно это благородного мужа? Неужели и он оскотинился подобно Цзя Циньху и всем его демонам?

Ненависть никуда не делась, но теперь не мешала мыслить ясно. Пальцы разжались, позволяя Ян Байлуну дышать. Генерал встал и еле подавил в себе желание как следует пнуть того под ребра. Нет, пусть знает, что он мог это сделать, мог — и пощадил его. Это унижение хуже побоев. И, сделав несколько не слишком уверенных шагов — его слегка вело в стороны — поднял с пола золотой слиток.

— Владыка Янь-Ван! — воскликнул он и повернулся к Дракону: тот приподнялся на локте, дышал сипло, то и дело заходясь лающим глухим кашлем и не делал попыток ни выхватить табличку, ни добраться до него. Неужели сдался? — Теперь ты узнаешь, какого это, когда у тебя из-под носа уводят то, что ты хотел заполучить.

По табличке пробежала яркая лиловая молния.

— Глу…пец, — донесся до него прерывающийся тихий голос. — То, что значит для тебя так… много, не представляет для меня цен… ценности. Так было вс… всегда.

«Что?»

На мгновение показалось, что сияние на его ладони померкло, и сама табличка стала сразу не столь притягательной. Будто вместо жемчужины он обнаружил в своей руке рыбий глаз.

«Нет! Этот двуличный змей не обманет меня!»

Генерал резким злым движением переломил светящийся слиток, ощущая внутри досаду и пустоту.

Мгла окутала его, ладонь обожгло ярким золотым сиянием, а выжженная на коже печать «Разрушение», отчего-то показалась рабским клеймом.

Проклятый дракон все же сумел испортить ему радость победы.

Злость душила, колола острыми иголками. Лишь желание удержать лицо не позволило ему показать ее во всей красе. Он призвал всю свою волю и заставил себя дышать и ждать, как бы это ни было сложно.

К тому времени, как Тьма расступилась, оставляя генерала напротив сверкающих пурпурными молниями врат, ярость его заледенела и обрела иную форму, превратившись в решительность и упрямство.

Он не дал себе времени на размышления и сомнения. Лицо его было сосредоточенно, а шаг — быстр и четок. И к вратам Разрушения и Ранения он шел так, словно собирался на смертный бой. Он готов был сражаться с Хранителем врат, с самой Тьмой, со всем миром, если придется. Поэтому когда непроницаемая темная завеса разошлась перед ним, и он с размаху окунулся в чистый поток белого света, ласкового и теплого, то остановился в нерешительности.

Странный, будто сотканный из этого самого света, Голос произнес:

— Здравствуй, дитя!

И вся злость, все упрямство растворились, уступив место искрящемуся сиянию. Слышать и не внимать ему казалось не просто невозможным — немыслимым. Лу Цунь задышал ровно и спокойно.

— Что ты выберешь: продолжить свой путь или родиться заново?

— Продолжить! — ответил он, улыбаясь всем своим существом. Будто это была игра, только он забыл об этом когда-то давно.