Восемь Фаберже

– Вот тебе мои условия, кладоискатель. Я оцениваю это яичко в десять миллионов долларов. Думаю, разумная цена. Деньги надо будет перевести на имя Ксении Сфири. Как ты это устроишь, не моя забота. Но я должен видеть, как деньги попадут на ее счет. Только тогда я передам тебе ключ от этой ячейки.

– Простите, но… Как я узнаю, что яйцо еще в ней?

– Тебе придется мне поверить, кладоискатель. Мне кажется, очевидно, что я никуда не спрячусь. Я Виктор Мануэль Контрерас, скульптор.

Господи, теперь я в фильме Родригеса про гордых мексиканцев, подумал Штарк. Впрочем, Контрерас был прав: его возраст и известность служили неплохой гарантией, что он не исчезнет вместе с яйцом. Да и денег он хотел не для себя.

– Я постараюсь все устроить, – сказал Штарк.

– Я знал, что ты не будешь торговаться, – улыбнулся Контрерас. – Деньги не твои, верно?

– Я не сказал, что сумма принята, – оговорился Иван. – Мне нужно кое с кем посоветоваться. Но я понял условия и постараюсь их выполнить.

– Я не буду торговаться, Штарк, – сказал мексиканец, продолжая играть свою роль из фильма. – Бери или уходи.

– Мне нужно немного времени, чтобы все обсудить. И еще потребуется какое-то время, чтобы организовать перевод денег Ксении. Это будет не так-то просто – очень большая сумма, к тому же непонятно за что. Власти обратят внимание на такой перевод.

– Я подожду. Я в Париже еще неделю. Пойду, положу яйцо на место. Позвони, когда у тебя будет ответ. Мой телефон ты знаешь.

Он повернулся, чтобы идти. Иван вскочил, положил руку ему на плечо.

– Спасибо, Виктор. Простите, если я обидел вас своим вопросом. Я… признателен вам за то, что вы показали. Мне теперь нужно многое обдумать.

– Не часто встречаешь человека, которому всю жизнь было все равно, кто он и откуда, – проворчал мексиканец. – В Мексике, когда я был еще мальчишкой, мне пришлось подкупить одного бродягу, чтобы он назвался моим отцом и записал меня в художественную школу. Но даже я знаю про свою семью, от которой сбежал в четырнадцать лет, больше, чем ты про свою. Это, друг кладоискатель, просто позор. Говорю тебе как наследник древнего рода Юсуповых.

И мексиканец отправился в подвал прятать наследство, которого он стеснялся. А Штарк вышел на авеню Опера и направился к театру. Физической усталости после долгой прогулки не было, но виски сдавливала боль – слишком много информации, слишком много эмоций. Помимо всего прочего, они с Молинари, возможно, только что стали миллионерами. Оставалось рассказать Виннику о находке и надеяться, что сделка не сорвется, а синее яйцо с шестью портретами императора удастся вывезти в Москву.

Интересно, что Винник узнал о ворах, а теперь и убийцах, параллельно ведущих ту же охоту?

Санкт – Петербург, 1896 год

– Когда вы будете готовы, Михаил Евлампиевич? – Карл Фаберже обычно не задавал этот вопрос своему лучшему золотых дел мастеру, теперь уже и не подчиненному, а компаньону, второй гильдии купцу, а с прошлого года и почетному гражданину. Но, навестив мастерскую Перхина – неподалеку от главной конторы фирмы Фаберже, тоже на Большой Морской, – Карл понял, что спросить на этот раз придется. На дворе январь, до Пасхи чуть больше двух месяцев, а у Перхина еще не готово ни одно из двух яиц, заказанных ему для императора.

Первое, положим, готово почти. Вот богато изукрашенная, усыпанная бриллиантами золотая подставка на прозрачной основе из горного хрусталя, вот увенчанный изумрудом в 26 карат золотой стержень, на который нанизаны двенадцать рамок с миниатюрами Иоганна Зенграфа: это изображения любимых дворцов недавней принцессы Аликс, а ныне государыни императрицы – правда, пока формально не коронованной. Все точь-в – точь по рисунку молодого главного художника фирмы, Франца Бирбаума: лучше Перхина этот заказ не смог бы выполнить никто в Петербурге. Пока нет только тончайшей скорлупки из горного хрусталя – ее переделывают уже в третий раз, и когда, наконец, добьются совершенства, мастерской Перхина предстоит соединить две вертикальные половинки скорлупы золотым поясом, выложенным по всей длине бриллиантами.

– С этим яйцом скоро закончим, – хмуро сказал Перхин. – Четыре раза, поверите, отправлял основание на переплавку. И ведь вроде все понятно, как делать, – нет, где-то да испакостим.

Перхин всегда говорил о себе и своих подмастерьях «мы», но если что шло не так, виноват был только он сам. И платил этот бывший крестьянин из Олонецкой губернии лучше, чем остальные мастера, работавшие на фирму Фаберже. В его мастерскую было труднее всего устроиться, хоть росла она, как на дрожжах, и сам Перхин к своим 35 годам заработал уже на хороший дом в Царском Селе.

– Опять же, скорлупы так и нет, – продолжал Перхин. – Вот доставят, и за неделю закончим.

– А что же со вторым-то яйцом, Михаил Евлампиевич? Для вдовствующей императрицы?