Восемь обезьян

— Если бы я знал! Но, к сожалению, я могу только догадываться. Думаю, что это те самые силы, которые хотят завладеть микелином.

— И нападение на вас…

— Это было еще одно предупреждение, еще одна попытка меня остановить.

— Но тогда… вы не боитесь, что теперь, когда монета у вас, опасность станет еще больше?

— Нет. Теперь я стану гораздо сильнее и смогу довести свое исследование до конца.

Выйдя из мелочной лавки, узкоглазый старичок поплелся в ночлежку, пристукивая по торцовой мостовой своей суковатой палкой. Вдруг из-за угла появилась черная карета.

Карета та была очень странная.

Начать с того, что она катилась по мостовой совершенно бесшумно, без обычного стука и скрипа. Пуще того, даже лошадиные копыта не издавали ни звука, словно были обмотаны тряпками. Да что там, лошади, запряженные в эту карету, были тоже какие-то невиданные — огромные, черные как ночь, с одинаковыми безглазыми мордами, они не дергали головами, не храпели, не ржали и даже не скалились. Казалось, не живые лошади запряжены в черную карету, а бронзовые кони с какого-нибудь из городских памятников.

Впрочем, старичку Митрофану недосуг было удивляться всем этим странностям. Он прибавил шагу, чтобы разминуться с каретой, потому что всякая карета в такой поздний час могла обозначать неминуемую опасность.

Митрофан хотел уже юркнуть в знакомую подворотню, но черная карета поравнялась с ним, дверца ее распахнулась, из этой дверцы вытянулась удивительно длинная рука, ухватила Митрофана за воротник и втащила в карету.

Внутри было темно и странно пахло — словно какими-то травами, из тех, какими деревенские бабки лечат лихорадку или простуду. В темноте напротив Митрофана светились два пристальных, пронзительных глаза.

— Чего вам надоть, господин хороший? — жалостно проговорил Митрофан, пытаясь понять, в какую передрягу он угодил.

— Микелин! — ответил голос из темноты.

— Какой такой микелин? — переспросил старик. — Ничего я не понимаю, о чем вы таком говорите!

Вдруг он почувствовал что-то странное, прежде никогда с ним не бывавшее. Словно из темноты вытянулась длинная рука и влезла прямо к нему в голову. Рука эта порылась у Митрофана в голове и успокоилась, словно найдя что хотела. И сразу же снова раздался голос, но голос был другой, и звучал он как будто прямо у Митрофана в голове.

— Микелин, — повторил этот голос то же странное слово. — Где микелин?

И на этот раз Митрофан почему-то понял, что его спрашивают о той красивой золотой монете, которую он только что продал.

— Нету у меня вашего микелина… — хотел он ответить, но вышло так, что эти слова и произносить не надо, что неизвестный собеседник понял их сразу, едва Митрофан их подумал.

— Нету, — подумал он дальше. — Христом Богом клянусь, нету!

— Можешь не клясться, — ответил голос в его голове. — Я верю. Ты не сможешь сейчас соврать. А где микелин?

Митрофан только подумал про Нефедова, про его мелочную лавку, про запоры на дверях — а тот, кто обосновался в его голове, уже все понял. А потом получилось и вовсе странно: в голове у Митрофана заспорили, как будто там уже был не один человек, а двое. Притом спорили они на каком-то ином языке, но Митрофан их непонятным образом понимал.

— Надо вернуться, — говорил один, — вернуться за микелином…

— Никак нельзя, — отвечал второй, — мы задержимся, а корабль должен уйти в свое время, иначе мы не попадем в спираль. Ты же понимаешь, чем это чревато.

— Но микелин…

— Мы вернемся за ним позднее. Мы вернемся за ним на другом витке.

— А что делать с этим?

— Выкинь его.

— Это вы обо мне, что ли? — обиделся Митрофан.

Точнее, только хотел обидеться, но не успел, потому что дверца кареты распахнулась и он вылетел на мостовую.

Городовой Ерофеев, который нес дежурство в Апраксином переулке, увидел, как из большой черной кареты выкинули человека. Карета и до того показалась ему какой-то странной — уж больно тихо и плавно катила она по мостовой.

Ерофеев засвистел в свой свисток и побежал за подозрительной каретой, придерживая саблю. Сабля у него была неудобная, на бегу она всегда колотила Ерофеева по ноге, но с этим уж ничего не поделаешь. Добежав до выброшенного человека, Ерофеев увидел, что это старый мазурик из числа монахов Нефедовской лавры. Невелика птица, даже если насмерть зашибся, никто плакать не будет.

Однако непорядок.

Городовой снова проследил взглядом за черной каретой, но тут увидел нечто вовсе несообразное.

Карета эта мало того что катила по мостовой бесшумно, теперь она и вовсе оторвалась от мостовой и летела по воздуху, все быстрее и быстрее, пока не растаяла в ночном небе над крышами.

Городовой попятился, перекрестился и подумал, что больше не будет пить в заведении Николая Парфеныча. Неизвестно, что старый барыга в водку подмешивает.

Возвращаясь домой, Надежда думала: «Ну, наконец все осталось позади! Можно забыть о злополучных обезьянах, старинных монетах и таинственных незнакомцах. Теперь нужно взяться за ум, навести дома порядок, приготовить к приходу мужа вкусный обед и вообще стать примерной женой…»

«Давно бы так! — прозвучал ее внутренний голос. — А я тебе что говорил?»