Восемь племен

Сидеть на месте означало смерть. Отсрочка гибели была в движении. Чайвун выполз из своей ямы и поплелся вперед, машинально ощупывая ногами дорогу, которая выступала наружу, ибо снежные сугробы не могли держаться на месте и переносились дальше и дальше по направлению ветра. К счастью, ветер дул Чайвану сзади, и при его помощи он подвигался вперед довольно быстро. Воротник и рукава его измокшей одежды стали подмерзать, ибо, несмотря на мокрую вьюгу, стужа висела над землей и в защищенных местах сковывала полурастаявшие снежные глыбы в твердые плиты, подобные зернистому мрамору. Чайвун почти утратил способность страдать. От боли и холода и все шел вперед, смутно сознавая, что теперь срок его жизни связан с продолжением вьюги и что при первом ночном морозе окостеневшая одежда закует его, еще живым, в ледяной гроб.

Ночь миновала, сквозь вихри снежной пыли забрезжил рассвет, серый и прозрачный, как будто испуганный стихийным разгулом метели, а Чайвун все шел и шел по дороге. Тело его одеревенело, и странное равнодушие овладело его мыслями. Он шел вперед, по инерции, подгоняемый ветром и готовый при первой остановке или препятствий упасть на землю и замерзнуть.

День кончился; стало смеркаться; открытое поле сменилось ивовой порослью; Чайвун спустился с крутого берега на лед реки, по инстинктивному побуждению остатков памяти забрал влево, чтобы не угодить в полынью. Он был на Чагарском Поле, но уже почти не сознавал этого, ноги его отказались идти; иногда он падал на четвереньки и полз вперед, опираясь о мокрый снег своими обмерзлыми руками так непринужденно, как будто это был теплый пух, потом с усилием поднимался на ноги и шел, шатаясь, как пьяный, и раскачи-

70

ваясь под напором необузданной бури, бушевавшей над тундрой...

На стойбище детей Ватта, в шатре Ваттана, стоявшем впереди всех, у самой реки, было совершенно темно, ибо, чтобы предохранить его от снега, женщины заткнули изнутри дымовое отверстие шкурами. Вьюга налетала с остервенением, точно сердясь за этот закрытый вход; столбы переплета, удерживаемые на месте тяжелыми камнями, привязанными к их подножию, вздрагивали и гнулись... Старый Ватент со вчерашнего вечера не вылезал из спального отделения; он был так огорчен этой новой бурей, что старался переспать ее и проснуться, когда на тундре станет опять тихо. Но Ваттан не спал и был настороже. Он то и дело подпирал крепкими, криво изогнутыми жердями ту сторону, которая была обращена под ветер.

У противоположной стены горела каменная плошка, наполненная жиром. Ваттувий сидел на корточках перед огнем и что-то шептал, но рев бури и гуденье натянутой оболочки шатра были так сильны, что даже в двух шагах нельзя было разобрать ни слова. Вдруг Ваттувий поднял голову, и на лице его отразилось напряженное внимание. Сквозь вой метели его изощренный слух уловил какой-то новый звук.

Прошло несколько секунд; звук повторился явственнее, и что-то тяжелое упало на шатровую стену и зашуршало у ее основания в наметенном сугробе.

— Собака! — сказал Ваттан с сомнением в голосе; он знал, что ни одна собака не решится выйти из логова и скрестись у стены шатра, да еще с подветренной стороны.

Лицо Яндранги, пожилой тетки Ваттана, которая была хозяйкой шатра, внезапно исказилось от ужаса.

— Дух! — закричала она, пятясь к спальному пологу, — ставит сети! — Жители тундры верили, что духи в сильную бурю ставят сети под полами шатра, чтобы ловить души обитателей.

Ваттувий с презрением посмотрел на испуганную женщину.

— Поди, Ваттан, посмотри, что там!

Ваттан, не говоря ни слова, подошел к выходу и стал выгребать конец шатровой полы из-под сугроба. Он так

71

же мало боялся духов с их сетями, как приблудных собак, и был сильно заинтересован существом, копошившимся снаружи. Он осторожно пролез под приподнятой полой; слышно было, как он ползет вдоль стены шатра, как будто подкрадывается к загадочному пришельцу; еще через минуту он вернулся и втолкнул перед собой в шатер какое-то бесформенное существо, покрытое корою обледенелого снега, с лицом синим, как у утопленника, и покрытым пятнами крови, и с растрепанными волосами, наполовину примерзшими к ушам. Это был Чайвун, который, повинуясь неясному инстинкту, свернул к первому шатру, попавшемуся по дороге, и припал у стены, как будто стараясь прорваться внутрь сквозь крепкую кожу. Он был почти без сознания и смутно поводил кругом глазами, ресницы которых были залеплены ледяными сосульками и зрачки как будто выцвели и вымерзли от продолжительной стужи.