Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях

В США ученые питают тайную романтическую привязанность к Франции, куда интеллектуалов ухитряются заманить солидными зарплатами и симпатичными девушками (или парнями). Но Конфуций перещеголял даже французов, так как поистине жил разумом (и сердцем). Чтобы возвысить профессию учителя, он сделал больше, чем кто-либо другой на любом континенте и в любую эпоху. Конфуций верил в то, во что должен верить каждый хороший учитель: в каждом из нас заложены семена изменений к лучшему и способности к совершенствованию, но эти семена требуют усердного ухода, без которого они не принесут плодов. Для Конфуция «жэнь» и «ли» были противоядиями от хаоса и путаницы. Но единственным способом их применения он считал образование.

Конфуция справедливо называют консерватором, однако разновидность критического мышления, с которым он ассоциируется, свойственна либеральному уму. Да, за вдохновением он обращался к прошлому. Но как говорил он сам, на старое он смотрел для того, чтобы понять, что есть новое³⁹. Каждый вопрос он стремился рассмотреть всесторонне, в том числе сквозь вечно меняющуюся призму новизны. «Благородный ум способен рассматривать вопрос со всех сторон, не проявляя предубежденности», – говорил Конфуций⁴⁰.

Для Конфуция «жэнь» и «ли» были противоядиями от хаоса и путаницы. Но единственным способом их применения он считал образование

Но при всех своих достижениях в сфере преподавания и обучения Конфуций так и не утратил интеллектуального смирения. На божественность он никогда не претендовал. Он никогда не называл себя мудрецом. Никогда не говорил даже, что он «цзюньцзы». Отвечая на вопрос, достиг ли он уровня «цзюньцзы», он лишь перечислял пути, по которым не дошел до цели:

«Есть четыре задачи на пути благородного мужа, ни одну из которых я не сумел осуществить. Такое же служение своему отцу, какого я ждал бы от собственного сына, осталось для меня недосягаемым.

Служить моему правителю так же, как я ждал бы, чтобы мои министры служили мне, я тоже не сумел. Мне не удалось сослужить такой же службы своему старшему брату, какой ждал бы от него. И первым проявить к друзьям такое же отношение, на какое я рассчитывал бы от них, я не смог»⁴¹.

Следовательно, Конфуций – не образец человека, которому удалась полная самореализация, а того, кто всю жизнь стремился стать более человечным, – человека, которого мы можем не просто чтить, а взять как пример для подражания.

Стать человеком

С каждым веком конфуцианство становилось все более религиозным, особенно в своем взаимодействии с буддизмом и даосизмом. Вместе с тем оно оставалось на удивление приземленным. Поэтому оно представляет собой не только одну из самых влиятельных мировых религий, но и наименее религиозную из них. Или же нет? Вероятно, последний вывод, который следует из нашего разговора о Конфуции и о тех, кто чтит его и толкует его слова, таков: существуют разные способы проявления религиозности.

Монотеисты с Запада убеждают нас, что религия – игра с нулевой суммой. Мы должны выбрать одну из религий, и мы, естественно, предпочтем сделать выбор на основании того, что предлагают нам религии после смерти. Но Конфуций и его последователи учили в том числе и тому, что смысл религии не столько в неопределенном будущем, сколько в настоящем – «здесь и сейчас». Возможно, преуспеяние человека и гармония в обществе – достаточно возвышенные цели для любой религии. Возможно, самый животрепещущий вопрос, на который должны дать ответ великие религии, – вопрос о том, как стать человеком.

Современный американский поэт-фермер Уэнделл Берри утверждал, что мы становимся людьми, если мы причастны к сообществу «возлюбленных братьев и сестер», и давал определение этой причастности, как «общему опыту и общим усилиям на общей позиции, принадлежность к которой добровольна». Американская литература, отмечал Берри, изобилует образами восприимчивых личностей, которых угнетает не в меру властное сообщество (вспомним Гестер Прин из «Алой буквы»), и, следовательно, одиночек, бегство которых от этого гнета вполне оправдано (вспомним Гека из «Приключений Гекльберри Финна»). Но лишь в обществе, продолжает Берри, можно стать человеком в полном смысле этого слова. Лишь в условиях приличий (или непристойностей) общества, его блага (и зла) мы на своем опыте постигаем «нашу предубежденность и смертность», многочисленные узы, связывающие нас с местом и прошлым, с живыми и мертвыми. Берри называет себя христианином, а не конфуцианцем, но подступает к конфуцианскому духу ближе, чем любой известный мне англоязычный автор художественной литературы. Слова «жизнь – общественный поступок» были написаны Берри. Но звучат они так, словно их «изрек Конфуций»⁴².

Глава 4 Индуизм: путь преданности