Восемь розовых динозавров

Таинственный лесной зверь косматой глыбой замер у берега, поводя ушами, ловя каждый шорох. Его тело было напряжено, длинные тонкие нош слегка нервно подрагивали, желто-серые рога кустисто возвышались над горбатой спиной. Лось?

Хрустнул под Петькиными валенками снег. Зверь тряхнул головой — учуял недоброе. Вздрогнул и побежал. Хотелось разглядеть его ближе. Страшно не было — было любопытно. Петька кинулся наперерез.

Лось метнулся к берегу в сторону деревни. Бежал он вскачь, как бегают рысью лошади. А оттуда, куда он бежал, донесся навстречу зычный мужской голос:

— Лось! Лось!

Это его заметили в деревне.

Лось добежал почти до изгороди околицы. Остановился как вкопанный, а через мгновение бросился вспять, подгоняемый криком:

— Лось!

Он скакал по большой дуге. Его белые ноги, точно на них были чулки, взбивали пыль над оснеженной гладью озера. В деревне уже потеряли его из виду: лось скрылся за выступом леса. А Петька, ошеломленный, еще видел, как он мчался по озеру. И на том месте, где исчез лось, затемнела едва различимая точка.

— Мама! Мам! Лось тонет!

Петька кричал и отчаянно махал руками. Лицо его было мокрое от пота и слез. Он запыхался от бега.

— Скорее, мам! Лось тонет!

— Где? Расскажи толком. Зима на дворе.

— Там… на озере… — Петька горько всхлипнул. Перед глазами была прорубленная рыболовами прорубь с разбитой, как стекло, ледяной коркой, припорошенной снегом, и в ней — лосиная голова.

Дед слез с печи.

— Чего шебутишься? — спросил он.

— Он плачет.

— Кто?

— Лось, — всхлипнул Петька. — Мам, скорее!

До слез нестерпимой была мысль, что это он, Петька, виноват в случившемся: не кинься он наперерез лосю, тот не побежал бы к деревне…

— Скорее, мам! Веревку надо…

— А с рукой что? — Петькина ладошка была в крови. Темные капельки капали с ладони на выскобленный пол. Но Петька не чувствовал боли в руке, которую он ободрал, когда перелезал через изгородь.

Ветер испуганно гнал сероватые комья облаков. Тени от них призраками скользили по снегу, по хвойной гуще, по частому можжевельнику. В морозной тишине слышались унылые звуки — лосиные стоны. Вот она, прорубь. Лось, задрав морду, печально смотрел на грустно летящие облака. Его передние ноги опирались на ледяную кромку, но коричневатое тело по самый горб скрылось в воде: тут было неглубоко, и задние ноги лося увязли в илистом дне. Он стоял вздыбившись, но выбраться ему было невозможно: опора для передних ног была высока, а может быть, лось повредил ногу.

Петька в растерянности метался по краю полыньи. Его по-прежнему мучила мысль, что это он во всем виноват…

— Ну сейчас… сейчас… — ободрял он лося, с надеждой посматривая на маму. Она шла к проруби как-то уж слишком медленно. — Скорее, мам!

Она остановилась шагах в пятнадцати, не зная, что делать, и не решаясь подойти ближе.

— Мам! — Петька в отчаянии затопал по льду ногами. — Скорее!

— Не кричи! Успокойся. Одни мы все равно ничего не сделаем.

Петька подошел к проруби совсем близко. В руках у него была бельевая веревка, но он не знал, что с ней делать.

— Отойди сейчас же! — Мать бросилась к нему, вырвала из рук веревку и оттащила Петьку от проруби. — Да успокойся же ты, ради бога… Ну, какой…

Дед не спеша подошел к проруби.

— Эка животина, — изумился он. — Вон ведь куда запоролась.

— Дедь, его вытащить надо.

Тот медленно обошел вокруг проруби и сказал:

— Нюни утри. Ступай-ка домой.

— Не пойду.

— Ступай домой. Там в сенях вожжи. Да забеги по дороге к Сторожковым, позови сюда братьев.

У Ефима Сторожкова на левом глазу бельмо, сам он высокий, с лица худой, плечи узкие. Брат его, Дмитрий, совсем другой стати: ростом высокий тоже, зато в плечах косая сажень, грудь колесом, сильный, как медведь. Оба тоже удивились, когда подошли к проруби. Ефим покачал головой.

— Да-а, — протянул он. — Какой здоровенный!

Дмитрий присел на корточки и деловито бросил деду:

— Потянем, Кондратыч?

— Надо, — сказал дед и начал разматывать спутанные в клубок вожжи.

Лось присмирел. Петька подошел к нему совсем близко и, заглядывая в черные как уголь лосиные глаза, прошептал:

— Сейчас тебя вытащим.

Ему показалось, будто лось слегка кивнул головой, словно поблагодарил за участие.

— Сейчас, сейчас, — приговаривал Петька, нетерпеливо глядя, как дед разматывает вожжи. А когда наконец они были размотаны, Ефим Сторожков сказал брату:

— Бери. Как лошадь, тащить будем.

Вожжи легли на лосиную спину. Лося обмотали ими, как обматывают завязшую в трясине лошадь.

— А ну, потянем, — сказал Ефим. Он, Петька и мать ухватились за один конец, а Дмитрий и дед — за другой. Сердце у Петьки тревожно зашлось.

— Ай да раз! — скомандовал Дмитрий.

Вожжи натянулись, как струны.

— Ай да два!

Петька тянул что есть силы.

— Ай да три!

Удалось!..

— Прочь! — закричал дед. — Убьет!

Но Петька уже был возле лося.

Лось, мокрый, испуганный, стоял возле проруби. На шее у него было белое, величиной с крупную антоновку, пятно. Брошенные вожжи лежали рядом.