Восемь трупов под килем

Упомянутый матрос отлеживался в каюте и трагически вздыхал. Ничего себе, дела. Да нет, все нормально, душа и тело не пострадали, только голова немного побаливает. Ну, ничего, походит пару дней с обвязанной головой, целее будет. Одно плохо — теперь он будет в ужасе шарахаться от темноты. Скотофобия, сэр? — О чем вы, детектив? Мы коров не боимся! — Пришлось объяснять необразованному человеку, что скотофобия — это вовсе не боязнь крупного рогатого скота, а неконтролируемый ужас перед темнотой.

— Да знаю я, что темнота не страшна, — кряхтел Глотов, ощупывая непривычные бинты на голове, — страшен тот, кто в ней прячется. Но опыт, как говорится, уже в копилке.

— Предъявите счет Голицыну, — посоветовал Турецкий, — пусть оплачивает ваши моральные издержки.

— Предъявишь ему, — усмехнулся матрос. — От таких «предъяв» можно не только с дыркой в башке проснуться, но и вообще без башки.

— Вы точно не видели, кто на вас напал?

— Да истинный крест, — проворчал матрос, — разглядел бы — таких бы дюлячек этому кренделю навешал… мало бы не показалось. И — плевать, кто он такой и что будет дальше. Вообще ничего не видел, темно там было. Скрипнула дверь, толкнули, искры в голове — и доброй ночи, мальчики и девочки…

Шорохов, несущий вахту на капитанском мостике, не отступал ни на шаг от своих показаний. С вахты не отлучался, тянул лямку, какой с него спрос? На хмуром лице не дрожал ни один мускул, глаза смотрели угрюмо из-под кустистых бровей. Очень жаль, что с коллегой случилось такое, делать нечего, придется временно отдуваться за двоих, но, в принципе, работой он не перегружен — справится.

— Как вы относитесь к тому, что случилось? — поинтересовался в заключение Турецкий.

— Плохо, — проворчал матрос, — считаю, что Игорь Максимович совершает ошибку, оставляя яхту в море. Неправильно это.

— Но вы подчиняетесь?

— Я обязан.

— За восемь тысяч рублей вы готовы рисковать своей жизнью и жизнью других людей?

— А что прикажете? Взбунтоваться, нарушить приказ? Да меня его псы в момент порвут!

— Вы имеете в виду Манцевича и Салима?

— А кого еще…

— Вы понимаете, что по яхте разгуливает жестокий преступник с неясными намерениями?

— Это не мое дело, — отрубил матрос. Помолчал, смягчился, что-то дрогнуло в суровом мужском лице. — Все понимаю, не дурак. Самому страшно. Если ночь пройдет без происшествий, завтра на этой посудине все равно воцарится сумасшедший дом…

— В каком это смысле? — насторожился Турецкий.

— В буквальном. Сумасшедший дом и вертеп. Начать с того, что к полудню здесь не останется ни одного трезвого…

Угрюмому матросу бы в пророки идти. Настало утро, открылся сумасшедший дом. Самое печальное, что в этой психиатрической лечебнице не было ни одного врача…

Турецкий спал, как младенец, а очнулся от звуков истерии. Недоуменно посмотрел на часы — хорошо поспал, половина одиннадцатого. В коридоре пронзительно орала женщина. В принципе, Ирина Сергеевна, но какая-то не такая. Ни разу он не слышал, чтобы она так орала. Женщина была в бешенстве, проглатывала слова, ругалась.

— Молчать, сука! — вопил в ответ Голицын. — Будет так, как я сказал!

Она не растерялась, выплеснула на него ведро помоев. Обычно сдержанная — видимо, порвались нити, распахнулась душа, хлынуло все, что копилось не год и не два…

Завершения семейного скандала он не слышал. Прочистил уши, пошел умываться. Когда вернулся, Ирины Сергеевны в коридоре не было, зато по нижней палубе разносился зычный вопль Голицына:

— Где этот хренов сыщик?! Почему я его не вижу?! Он все еще дрыхнет, мать его?!

Судя по голосу, Игорь Максимович с утра пораньше хорошенько принял. «Пьяный — это ладно, — трезво рассудил Турецкий, — Лишь бы не мертвый».

Голицын поперхнулся, закашлялся и куда-то сгинул. Посторонние в дверь не лезли. Если не считать последнего вопля, до сыщика никому не было дела. Он привел себя в порядок, выпил остатки холодного «горячего» шоколада, оставшегося с вечера, сел «на дорожку», чтобы восстановить в голове последние события. В одиннадцать утра, когда на верхней палубе внезапно грянула ритмичная музыка, отправился в путь.

«Антигона» неудержимо превращалась в «Летучего Голландца», который населяли (но никак не контролировали) одни лишь призраки. С одним из призраков он повстречался, выходя на палубу. Холодок пробежал по спине. На Ольгу Андреевну страшно было смотреть. Сильно постаревшая, с нечесаными волосами, бесцветным взором, она вошла внутрь — сильно сутулилась, шаркала ногами. Она прошла мимо него. Он хотел ее окликнуть, но передумал — мало приятного в общении с призраками. Смотрел, как она, держась за стеночку, добирается до своей каюты, прошла мимо, остановилась, сделала тяжелый вздох, вернулась. Движения женщины были бессмысленными. Любые действия становятся бессмысленными, если в жизни не остается смысла…