Восемь трупов под килем

В четвертом часу Герда принесла запоздалый обед. Она была подозрительно молчалива, не горела желанием общаться. Смотрела на него с затаенной робостью. Поставила поднос, сделала кокетливый книксен, выждала несколько мгновений — не начнет ли сыщик беседу первым, вздохнула.

— Все в порядке? — спросил Турецкий.

— Ну, примерно, — неопределенно пожала плечами Герда, отдирая глаза от подноса. «Не отравлено ли?» — подумал Турецкий. — Во всяком случае, все живы. Игорь Максимович спьяну полез на мачту, Салим его стащил. Француженка сиганула за борт — хотела погнаться за катранчиком. Глотов скинул ей круг, прыгнул сам, вытащил, жутко ругаясь, сейчас она лечится у себя в каюте «божоле» урожая пятидесятого года. А в остальном, прекрасная маркиза… Тент натянули на верхней палубе.

— Очень нужен? — не понял Турецкий.

— Не очень-то там безоблачно, — Герда выразительно кивнула на иллюминатор. Турецкий тоже повернул голову. Откуда что берется? Небо затянули клочковатые седые облака, моросил дождь — капли воды ползли по стеклу.

— Как Ольга Андреевна?

— Никак, — вздохнула Герда. — Ее уже нет с нами. Этой женщине необходима срочная психиатрическая помощь.

Не дождавшись доброго слова, женщина удалилась. В шесть часов вечера он вышел из каюты. В окружающей его атмосфере что-то сильно изменилось. Сновали зыбкие тени, люди друг с другом почти не разговаривали. Небо потемнело, хотя до сумерек оставалась еще пара часов. Море угрожающе и утробно рокотало, яхта плавно покачивалась на монотонной волне, было слышно, как наверху дождь молотит по тенту. Турецкий бродил по судну, остерегаясь темных углов. Сердце сжималось, чесалось под лопаткой. Ну что ж, если у вас нет паранойи, это еще не значит, что за вами не следят…

Предчувствия висели над душой. Он чувствовал, что злодей затаился, готовится нанести удар. Кому? Турецкому? Кому-то другому? Что у него на уме? Почему психует и безбожно пьянствует Голицын? Какие страхи терзают Ирину Сергеевну? Если все плохо, зачем они отправились в путешествие? В машинном отделении матрос Глотов нервно протирал ветошью замасленную деталь, похожую на ручную гранату. Пугливо покосился на сыщика, облизнул пересохшие губы.

— Лимонка? — пошутил Турецкий, кивнув на болванку.

— Мандаринка, — буркнул матрос, давая понять, что общаться не намерен. Он выглядел взволнованным, каким-то напряженным, но причины тому могли быть самые разные.

Яхта казалась вымершей. Люди попрятались по каютам, выжидали. Он обошел нижнюю палубу по наружному периметру, постоял, прижавшись к борту, подставляя голову каплям воды и холодному ветру. Погода резко изменилась. Ветер дул порывами, гоня на восток махровые тучи. Пасмурность простиралась до горизонта, только на востоке — в районе черноморского побережья России — между небом и морем оставалась узкая полоска неба. Он поднялся наверх, понаблюдал, как ветер треплет натянутый над шезлонгами тент. В кают-компании царила пустота, тут кто-то был несколько минут назад — сигарета, раздавленная в хрустальной пепельнице, еще дымилась. На камбузе было тихо. Он дошел до шторы, поднял руку, чтобы ее отогнуть. Тянущее чувство возникло в позвоночнике. Он резко обернулся. За спиной никого не было. Но кто-то пару мгновений назад очень недобро на него смотрел. Стеклянные двери были закрыты — он сам их закрыл, чтобы не трепало ветром. Он быстро пересек кают-компанию, распахнул двери.

На палубе хозяйничал ветер, трепал брезентовый навес, отыскал в ней, видимо, дырку и залихватски по этому поводу посвистывал. «Параноиком становлюсь», — невесело подумал Турецкий, озирая дощатый настил, жмущиеся друг к дружке шезлонги, спасательный круг, прицепленный к лееру. Закрыл двери, вышел из кают-компании, отогнув штору. О недавнем присутствии Герды на камбузе говорила чугунная посудина с внушительными ручками, пыхтящая на плите. Он сошел вниз. Единственный человек, которого он встретил, был Салим, застывший на перепутье — в точке, где сходились дороги из трюма, с верхней палубы и всех коридоров. Тот услышал, как за спиной скрипнула лестница, стремительно повернулся на левом носке. Рука машинально отправилась за отворот пиджака. Мелькнула кобура, фрагмент «упряжи». Турецкий соорудил миролюбивый жест.

— Что-то нервным вы стали, Салим. Не бойтесь. Что там у вас, покажите?

Салим поколебался, опустил руку. Пола пиджака вернулась на место. Демонстрировать свою «игрушку» он не собирался.

— Пистолет — это хорошо, — улыбнулся Турецкий. — Он успокаивает. Пистолет — это продолжение мужского достоинства. У вас же все в порядке с мужским достоинством?

Телохранитель беспокойно двинулся, всмотрелся в лицо говорящего. На что он, интересно, намекает? Растерянность блеснула в глубине глаз, дрогнула жилка на виске. Неужели прокололся? Не позавидуешь человеку. Суровый восточный парень, представитель нелегкой профессии — и вдруг такое… Чудно. Как это у них происходит? Как удается скрывать свои маленькие увлечения, что они чувствуют, как находят друг друга? Ну и ну!..