Восемь жизней

Вдоволь начаевничавшись, Комбат решил купить праздничной еды на случай, если сын приведет домой подругу. В нескольких кварталах от его многоэтажки открылась модная кондитерская, куда Сережка хорошо знал дорогу и ему показал. Именно туда направлялся сейчас Борис Иванович Рублев. Обычные хлебзаводовские торты уже несколько месяцев не удовлетворяли запросов его чада, великого сластены и эстета. Если раньше любой бисквитный рулет уплетался за обе щеки, то сейчас пирожное придирчиво осматривалось на предмет кулинарного дизайна, экзотических компонентов и допустимой калорийности. Молодежь отдавала предпочтение растительным сливкам, свежим вишенкам и бесполезным зигзагам жидкой карамели на больших фаянсовых тарелках. Стоили эти лакомства недешево, но Комбат потакал этому увлечению Сережи, частенько совал ему в карман лишнюю сотню, зная, что деньги не будут потрачены на пиво. Пусть лучше в кондитерской с пирожным, чем в подъезде с пластиковой бутылкой.

«Старею», — грустно рассуждал Рублев, зная, что подобные сентенции свойственны всем не очень занятым собой папашам и мамашам, к которым он пристально приглядывался на родительских собраниях в школе. Более молодые и деловые родители держались отдельным неразговорчивым кланом, не вступающим в дебаты с наставниками молодежи по причине полного отсутствия заинтересованности в их мнении. Эти подъезжали к школе на ярких модных авто, благоухали эксклюзивной парфюмерией, постоянно шептались по телефону и легко сдавали крупные деньги на любые школьные нужды. Борис Иванович учителей искренне уважал, даже безнадежно наивных и откровенно стервозных. Неожиданно для себя став родителем, он уже трижды бывал на собраниях и несколько раз заглядывал в школу по личной инициативе, особенно поначалу. Считал важным растолковать каждому, что его парень требует особого отношения, терпения и нежности. Некоторые принимали Сережину историю близко к сердцу, другие просто вежливо выслушивали. Но одна учительница запомнилась Комбату особенно ярко. Про нее Сергей часто рассказывал за вечерним чаем; случалось, и Танюшка присоединялась, если ужинала у них. Эта Аленка, так ее называли дети, работала и в седьмом, и в Сережкином девятом, вела очень уважаемую Рублевым информатику. Но любили ее не за популярный предмет и оцифрованность мозгов, а скорее за доброту и редкую демократичность.

— Она никогда ни с кем не заигрывает, — говорил Сергей, — уважает и умных, и обыкновенных. А если, бывает, наш вундеркинд Лосев заморочит ее какой-нибудь крутизной, радостно так нам всем сообщает, что поняла, как он это придумал, и готова объяснить понятным языком всем желающим.

— Она красивая, — добавляла Танюша, — но не воображает из себя. Юбок коротких и кофточек с голым пузом не напяливает, выглядит так, что посмотришь и сразу поймешь — учительница, а не чья-нибудь сестрица-стриптизерша.

Беседуя с Комбатом о его приемном сыне Сергее Новикове, Алена Игоревна не делала круглых глаз, не охала, не кивала снисходительно. Она что-то помечала в блокноте, уточняла, что Сережа любит, чего не терпит, о чем лучше не заводить разговоров. Интересовалась взглядами могучего родителя не только на свой предмет, но и на природу подростковой преступности, на терпимость и готовность пойти навстречу тому, с кем жизнь была так неласкова.

— Звоните, если у мальчика будут проблемы. Я имею в виду не только по информатике, но и вообще… И приходите в школу почаще — это лучший способ не упустить ничего… — на прощанье она, единственная из всех педагогов, крепко пожала Рублеву руку.

Это понравилось, взволновало. И когда сын робко поинтересовался возможностью поработать у Подберезского для покупки компьютера, Борис Иванович пришел к Алене снова. И снова остался доволен этим визитом. Учительница быстро разобралась, что заботливый папа знает о ее предмете и основном инструменте, ему сопутствующем, очень мало. Не стала ни стыдить, ни высокомерничать, а просто вырвала листок из блокнота и подробно написала, что нужно покупать и где. Внизу приписала приблизительные цены, сверх которых переплачивать нет смысла.

— Москва огромна, Борис Иванович, продавцов не счесть… Но этих я знаю лично — земляки. Смело можете ссылаться на меня как на учительницу вашего ребенка, это учтут.

— Какой он ребенок — парень, — улыбнулся Комбат.

— Ребенок-ребенок. Пока отец жив и заботится, сын ему приходится ребенком. Зачем этого стесняться?

«Сама ты ребенок», — ласково подумал Рублев, повторно пожимая крепкую сухую ладошку Алены Игоревны. По пути домой он с удовольствием вспомнил окончание разговора с учительницей и решил, что ребенком назвал ее зря: лет двадцать семь, а то и тридцать наставнице есть, не вчерашняя студентка.