Восемнадцать дней

Новелла «Кровь», включенная в настоящий сборник, отражает драматические события периода коллективизации в Румынии. Она опубликована в 1972 году, в связи с десятилетием завершения этого огромного революционного значения процесса. Тематически она близка моим ранним произведениям и представляет лишь маленькую частицу обширного жизненного материала, которым я с тех пор располагаю и который ждет своей очереди, чтобы впоследствии воплотиться в книги.

Я благодарю издательство «Художественная литература» за издание моей новеллы и выражаю советским читателям свое уважение и чувства самой теплой симпатии.

Декабрь 1972 г.

Бухарест

КРОВЬ

Вечером, управившись с изготовлением ракии[3], Барбу Мэкицэ оставил Кирилэ Бумбу поужинать. Было уже довольно поздно. Кирилэ до самой темноты мыл в сарае бочонки, и не пристало отпускать человека со двора голодным.

— Ведь на меня работал, — попытался Барбу урезонить жену.

— А за что ты ему платишь? — огрызнулась Тия. — Ведь не было уговору о харчах, должен был свои принести.

— Эх, — вздохнув, сказал Барбу, — знаю я его харчи, пришлось и мне их отведать…

— Ведь был уговор придержать ракию, пока не подорожает, — мрачно напомнила Тия, — а коли будете лакать так!

— Видишь ли, — вздохнул Барбу, — я хочу выпить с Кирилэ стаканчик, ведь мы одного призыва — он, я, Минэ Пуйя и Доду-инвалид. Всего-то нас и вернулось…

— Небось он уже хватанул как следует у котла. — И Тия застыла рядом с ним, сухая как жердь, изможденная, с табачно-желтой, словно натянутой на скулах, кожей, злобно следя за тем, как он наливает ракию в бутыль Кирилэ и ставит ее у дверей. Барбу Мэкицэ наполнил из того же бочонка глиняный кувшин и внес его в комнату, чтобы поставить на стол.

Потом он снова вышел из дома, громыхая здоровенными, обутыми в тяжелые ботинки ножищами; да и сам он был еще в соку, статным, как ель. Сделали его таким труд и достаток, который ему принесла женитьба на Тие, оставшейся солдатской вдовой всего через год после свадьбы.

Туманную мглу за окном прорезали косые струи дождя, то и дело налетали порывы ветра. Мэкицэ вошел в сарай, нагнувшись, чтобы не ушибиться, поднял фонарь и, опустившись на корточки, осмотрел бочонки, расставленные Кирилэ вверх дном на поленнице. Там же при свете фонаря он полил приятелю на руки, чтобы тот умылся, и они вернулись в дом, соскоблив на пороге грязь с ботинок.

Мужчины уселись за стол, а Тия пристроилась на краешке кровати под лампой. Лицо у нее заострилось, глаза потемнели. Кирилэ был в отменном настроении, лицо побагровело, глаза веселые. Это означало, что Тия не ошиблась: он и в самом деле успел хлебнуть из бочки. Мужчины чокнулись и, запрокинув головы, опорожнили красноватые глиняные чашки. Подняла свою чашку за их здоровье и Тия, чтобы Кирилэ не сказал потом, что пожалела ракию, но выпила ее через силу, передернувшись, как от отравы. Тия сохла из-за желтухи, хотя люди и поговаривали, что от злости, но она еще не сдавалась, и взгляд ее оставался таким же острым, как прежде.

— Дай вам бог здоровья, — пожелал хозяевам Кирилэ густым и гулким, как колокол, басом… — Здоровье-то важней всего!.. Коли здоров, — философствовал он, — так и работать можешь, а в этом вся суть!.. Будь здоров, дружище, — еще раз чокнулся он с Барбу, и они выпили по второй. — Хочешь знать, почему мне по душе работа у тебя? — спросил он, подняв большой черный, потрескавшийся от работы палец. — Потому что ты человек… вот почему!.. Два года я батрачил у Бобейки, работал поденно у Цигэу и у Разоаре, всех испробовал и больше не пошел… Подрядился пастухом… потому что все норовят обобрать тебя, обмануть. Но у тебя я работаю, хотя люди и толкуют, что ты нажился. Да ведь у Тии кое-что было, а ты нажил своим горбом. Во всем селе только ты можешь тягаться со мной в работе. А я подряжаюсь не только из-за харчей или денег. Я нанимаюсь потому, что люблю работать… И ты не из тех, что сидят, сложа руки, и глазеют по сторонам.