Восемнадцатое мгновение весны

Вернувшись к себе в отель на Румфордштрассе, Вилли долго лежал без сна, размышляя об успехах Эрнста. «А деньги у него есть, это сразу видно, партия не хочет, чтобы он голодал. Только бы все закончилось благополучно», – думал он, прикрывая заботливостью свою зависть к другу.

Эрнст всегда старался устроить себе хорошую жизнь и при этом вечно попадал во всякие истории. Не очень было прилично, когда поднялся шум из-за каких-то роялей, которые Эрнст во время войны вывез из Польши в Германию. Да и теперешние дела друга, эти поручения партии, которые он выполняет, вызывают подозрение. Ведь не ради его прекрасных глаз партия несет такие расходы. Очевидно, его вынуждают заниматься рискованными делами. Может, даже «мокрыми».

Во время последних выборов национал-социалистическая партия заметно укрепила свои позиции. Миллионы немцев поверили, что только она сможет стать силой, способной вызволить Германию из тисков экономического кризиса. Они считали, что новому правительству удастся решить острые социальные и внутриполитические проблемы.

Эрнст пожурил друга: быть членом нацистской партии сейчас очень важно. Пожалуй, придется приложить к этому руку. Заметив, что Вилли усмехается, он заверил:

– Уж ты на меня положись. Твой друг кое-что умеет в этой жизни!

Вилли не возражал, однако недоверчивое выражение не сходило с его лица. Ведь Эрнст при всей его ловкости не смог даже удержаться в полиции, с треском оттуда вылетел, а теперь намеревается стать высокооплачиваемым политическим агентом. «Вот уж любитель побахвалиться!».

Когда они вошли в битком набитый зал, Вилли, к своему удивлению, убедился, что Эрнст не хвастал. Вилли глазам своим не поверил: Эрнст, этот бывший обер-вахмистр и мелкий полицейский чиновник, сын покойного школьного учителя Игнаца, оказался своим среди собрания нацистской партийной верхушки. Он свободно общался с какими-то бонзами, обменивался мнениями со знакомыми, кому-то кивал, махал рукой. Вилли был просто поражен. Удивление вызывал не только столь большой успех, сколько та уверенность и непринужденность, с которыми Эрнст держался в этой необычной обстановке. Он чувствовал себя здесь как рыба в воде.

Вилли, зная, что мюнхенский отдел политической полиции внимательно наблюдает за нацистами, решил держаться в сторонке. Не знающие его люди раскланивались с ним, принимая его за одного из партийных бонз. Эрнст же все время суетился и при каждом удобном случае повторял, что сам-то он ничто, просто так сложились обстоятельства, что ему удалось оказать партии кое-какие услуги, но вот его друг – это да! Очень способный человек! Обратите на него внимание.

Наконец появился близкий знакомый Эрнста, которого Вилли прекрасно знал по полицейским сводкам и публикациям в печати, – начальник штаба штурмовых отрядов Франц Пфеффер фон Заломон. Эрнст сразу же подошел к нему, угодливо раскланялся, внося при этом какую-то понятную им интимность, а тот лишь снисходительно улыбался и кивал в ответ.

Франц фон Заломон был небольшого роста, гладкий, холенный, с розовой кожей и склонностью к полноте. Его светлые глазки хитро поглядывали из-за прищуренных век. Одет он был в коричневую форму нацистского руководителя, и она шла ему, делая его полноватую фигуру более подтянутой.

– Значит, вы и есть друг нашего Эрнста, – сказал он, небрежно протянув Вилли мягкую вялую руку и бесцеремонно разглядывая его с ног до головы.

Вилли чувствовал себя неловко, не зная, как ему следует расценивать слова фон Заломона. Несмотря на внешнюю простоту обращения, в нем ощущалась высокомерность и какая-то барская презрительность к окружающим. Он играл здесь одну из первых ролей и сознавал это, как сознавали и все окружающие. От него веяло силой, самоуверенностью и вместе с тем каким-то предвестием беды, и, как ни заманчива была для Вилли мысль о знакомстве с этим человеком, внутренний голос опытного полицейского предостерегал его от сближения.

– Я приехал в Мюнхен по делам партии, – отрывисто заговорил фон Заломон, – но Эрнст просит представить его фюреру. Если вы не против, я готов представить и вас.

Он улыбался, и его светлые глазки весело смотрели в светло-серые глаза Лемана. Вилли спокойно выдерживал этот взгляд. Однако фон Заломона кто-то отвлек, потом все двинулись в круглый зал цирка, и, судя по всему, он быстро забыл о друзьях.

Леман отметил про себя, с какой ловкостью и блеском подает себя партия. Все было в одном стиле: грозные черные свастики на белых кругах посреди кроваво-красных полотнищ, коричневые рубашки, бравурная музыка, крики толпы, затаенные надежды людей, сидящих в ожидании перед наполненными до краев пивными кружками, когда можно будет с воодушевлением прореветь «хайль», приветствуя обожаемого фюрера.