Восемнадцатое мгновение весны

Вилли посмотрел на жену и улыбнулся: в его лице появилось что-то задорное, мальчишеское.

Маргарет вышла на кухню и через минуту подала слоеный пирог с яблоками и взбитыми сливками.

– Вилли, тебе пора уже заказать новый костюм. Твой никуда не годится: локти блестят. Ведь ты бываешь в обществе.

– Если уж покупать, то, наверное, лучше купить что-то для тебя.

– Глупости, – сказала Маргарит, – у меня есть все необходимое. А твой костюм просто неприличен. Завтра же зайди к тому портному, который шил тебе костюм летом тридцать четвертого, когда я уезжала.

– Ты так считаешь? И какой выбрать цвет?

– Мне нравится темно-серый, – сказала Маргарет.

– Темно-серый? – задумчиво повторил Вилли. – Ну что ж, завтра пойду заказывать.

На следующий день, однако, он направился на квартиру Люси.

– Рада вас видеть, – приветливо встретила она его.

Вилли спокойно, по-хозяйски уселся, точно старый знакомый, достал из кармана свои записки и начал диктовать. Иногда ему не сразу удавалось находить точные и нужные слова. Тогда он останавливался, советовался с ней, как лучше сформулировать фразу.

«Гитлер созвал освещение, на котором присутствовали генералы фон Бломберг, фон Фрич, адмирал Эрих Редер и министр иностранных дел фон Нейрат, – диктовал Вилли. – Генералы сопоставляли простые, на первый взгляд, вещи: на востоке Россия с ее огромной территорией и ста семидесятимиллионным населением, с огромным расстоянием от границы до Москвы; на западе – Франция с 40 миллионами населения и с Парижем, уже видевшим пруссаков. Для немцев второй противник более заманчивый. Выбор казался несложным, особенно теперь, когда испанская история показала нежелание Франции сопротивляться…»

«A разве в “Майн кампф” рукою Гитлера не было написано, – подумал Вилли, – что начинать нужно со слабейшего? Разве не об этом говорили Бломбергу Гитлер и Гесс, когда речь заходила об Австрии? То-то и оно!»

Он вернулся к диктовке и продолжил: «Гитлер вкратце изложил им свои планы в отношении Австрии. “При необходимости, – сказал фюрер, – австрийская проблема должна быть решена силой в течение трех-четырех месяцев”. Однако Бломберг и Фрич стали резко возражать, ссылаясь на неготовность армии. “Армия будет делать то, что я ей скажу”, – кричал фюрер после ухода генералов. Он убедился, что фон Фрича нельзя было “заговорить”, как это произошло с балканскими лидерами, с доктором Гвидо Шмидтом или сэром Невиллом Гендерсоном. Фюрер просил Геринга взять дело в свои руки. “Я сломаю сопротивление, – заявил Геринг, – и, если потребуется, возьму на себя командование рейхсвером”».

Вилли поднялся и начал расхаживать по тесной комнате, заполняя ее собой. Люси понимала, что говорит он не с ней, а с самим собой; казалось, что ее присутствие ему было необходимо, чтобы точнее изложить свои мысли. А он во время коротких пауз, ожидая, пока она закончит печатать очередной абзац, думал о другом. Последнее время его постоянно преследовала мысль: что происходит в Советской России?

– Новую информацию постараюсь принести на следующей неделе, – обещал Вилли, собираясь уходить. Уже в дверях он спросил: – Посещает ли вашу квартиру еще кто-нибудь, кроме меня? Дело в том, что блоклейтеры[38] внимательно наблюдают за поведением жителей своего квартала и обо всех подозрительных информируют гестапо. У всех немцев сейчас воспитывается чувство подозрительности и недоверия, особенно к иностранцам. Ведь они зарятся на покой и спокойствие арийской расы, – закончил он с иронией.

– Меня изредка посещает моя приятельница, пожилая женщина. Я сама из квартиры вечером выхожу только тогда, когда необходимо дальше передать ваши материалы. Днем я изредка посещаю библиотеку, – объяснила Люси.

– Видите ли, фройляйн, – продолжил Леман, – обстановка сейчас в Берлине такова, что приходится быть внимательным и осторожным. С такими материалами, как у меня, хочется работать с людьми, которым полностью доверяешь.

– Я очень осторожна, – просто сказала она.

На следующий день, работая, общаясь с сослуживцами, Вилли заметил, что его мысли помимо его воли стали постоянно возвращаться к Люси. Он почувствовал, что она возбуждает его и вызывает у него желание, ему захотелось, чтобы она принадлежала ему душой и телом. «Спрашивается, ну зачем она мне нужна? – уже не раз задавался он вопросом. – Обыкновенная молодая женщина, каких в Берлине тысячи. Хорошо, пусть ее лоб упрямее, чем у остальных, а глаза живее. В конце концов, у меня есть Флорентина, которая со своими формами выглядит гораздо соблазнительней, чем эта барышня. Что за дурацкие мысли лезут мне в голову! Мне пятьдесят три года, а голова неотступно занята этой женщиной, словно я юнга! Нет, что-то в ней есть такое, что и словами не выразишь. Приятно, например, смотреть на изгиб ее шеи под узлом волос, на нежную линию ее затылка». Он вспомнил, что, когда, диктуя, ходил по комнате у нее за спиной, он едва удерживался, чтобы не погладить эту нежную, чуть покрытую пушком шею.