Вошь на гребешке (СИ)

  Но мир снова исказился, меняясь, и сперва захотелось поверить, что к лучшему. Сознание - так ощущалось - в миг восстановления мироздания сухим листком зацепилось за нечто чуждое, а теперь освободилось и впорхнуло в реальность. Сразу к зрению добавились осязание, обоняние и слух. Рай повторно сделался желанен и близок - но эмоциональные 'качели' вмиг унесли из крайности 'восторг' в противоположную, в отчаяние.

  Теперь он находился на холме. В траве. Вот только опять не было возможности назвать себя - человеком...

  - Это что за дрянь?

  Голос произнес слова на совершенно чуждом наречии, отчего-то внятно понимаемом. Огромная рука заслонила полмира - и сграбастала студенисто дрожащий ком, вместилище сознания Влада.

  - Оно само легло в вашу руку, - сообщил второй голос, низкий, размеренный. - Согласно договору это следует передать хозяйке замка Файен.

  - Разве я обещала? - третий голос, женский, дрогнул отчетливым раздражением. - Чего стоят её слова, если они не позволили нам обрести ожидаемое? Впору востребовать плату за никчемнейшее прорицание всех времен, а не толковать о договорах и долгах. К тому же моим ангам подобает молчать, их дело безопасность, а не упражнения в словесности.

  - Я не ваш анг, я принадлежу южному лучу.

  - Твой хозяин полагает иначе, - в женском голосе скользнула нотка ядовитого злорадства. - Конечно, мы не слышали пока что клятвы... Но косные мертвые традиции принадлежат прошлому, новый закон создаю я. Только мне решать, когда и кого счесть слугой... или кем-то, еще более покорным.

  - Будем ждать полного рассасывания спайки? - уточнил первый голос, и рука болезненно сдавила желеобразное вместилище сознания Влада, сочащееся слизью, изнывающее от ужаса и отвращения к себе. - Какая гадость.

  - Зачем ждать? И так понятно, все - обман, - женский голос стал хрустальным от бешенства, усердно хранимого в чаше показного покоя. - Это брось в корзинку. Гляну в замке, что за тварюшка. Наверняка с границы исподних миров. Даже странно, что не выгорела.

  - Да уж, не зима вроде, а корни (80) к ней не лезут, - согласился первый собеседник. - Изволите проследовать к карете, ваше величество?

  - Изволю, - мягче согласился женский голос, отзываясь на невнятную для Влада лесть. - Величество, именно так. Хватит вспоминать нелепость с зенитной коронью. В сотнях миров королевами зовутся те, кто правит и носит корону. И зачем бы нам жить наособицу, удивляя соседей.

  Ком слизи с противным звуком шмякнулся в корзину, волна боли обожгла сознание Влада. Крышка заслонила небо - и мир сжался до пределов исключительно малых, ограниченных плетением сухих веток...

   С тех пор мир-тюрьма покачивался невесть на чем, вызывая приступы тошноты. Отчаяние перемежалось муками голода и приступами жалости к себе. А время тянулось, как слизь, не сохнущая на гадком комке. Нельзя потерять сознание. Невозможно заявить о себе и потребовать, ну хотя бы умолить, о прекращении пытки. И сгинуть не получается.

  Свет в тонких щелях меж прутьями мерк и набирал яркость, позволяя заподозрить смену дня и ночи, но ничто не менялось к лучшему.

  Вот свет померк снова. Ночью звуки вокруг корзинки воспринимались особенно отчетливо. Мягко шуршали по незримой траве чьи-то ноги или лапы. Поскрипывали, чуть постукивали какие-то детали, вероятно, составляющие повозку. Люди вдали перебрасывались одиночными восклицаниями и условными посвистами, находящимися вне понятной речи и потому исключительно загадочными. Ветер прочесывал густейшую гриву ветвей. Лес волновался сложно, объемно. Мир жил своей неведомой жизнью. Лишь окончательная никчемность Влада оставалась неизменной.

  Новое началось с того, что невидимая в ночи крышка корзины беззвучно отодвинулась, большая ладонь опустила на дно нечто осклизлое и желеобразное. Нашарила второй похожий ком - вмещающий сознание Влада, и извлекла, чтобы немедленно упрятать в душную, отвратительную тесноту мешка. Теперь рядом билось огромное сердце - и, кажется, не одно! Перекатывались мышцы, жесткая щетина пробивалась сквозь мешковину и колола беззащитный студень. Дыхание, биение сердец постепенно делались громче, в них обозначалась усталость.

  Наконец бег прекратился, мешок оказался высвобожден, бесцеремонно вывернут - и ком плюхнулся в воду. Тошнота заволокла сознание, наконец-то милосердно допустила в обморок. Или смерть? Разница уже не беспокоила.

  - Дышим, постепенно полегчает, - пообещал голос, смутно памятный и звучащий чуть иначе. - Нюхаем, не упираемся, вот так... В последний раз выворачивает, пожалуй. Сейчас будет можно напиться. Во-от, спокойно ложимся на спину, смотрим в небо и радуемся тому, что чудом уцелело право быть человеком. Меня понимаешь? Моргни хотя бы.