Вошь на гребешке (СИ)

Добравшись до складки, англичанин долго рассматривал горы и делал фотографии. Затем молча сидел, всматриваясь в нечеткость входа, похожую на туман. Складка не допускала к себе внимания, толкала взгляд прочь, в сторону или вверх. Йен моргал, встряхивал головой и снова смотрел. Его глаза, близко посаженные на длинноватом лице, блестели хищным азартом. И он — Черна не сомневалась — прекрасно смог разобрать, до какой степени правдива история и сколько в ней недосказанности.

— У нас фамильная особенность, — прикрыв веки, отметил Йен. — Вот видишь: глаза посажены близко. Мы из-за такой печальной природной ошибки дурно видим перспективу... Весьма дурно.

— Могу провести на ту сторону. Но я не знаю, кто там и где... там.

— На карте "там" имеется Британия?

— Складка в пределах мира. Я бы оценила её, как локальную. День пути, два, три. Не более.

— Женщинам порой удается похитить у меня время, и весьма ценное, — улыбнулся Йен. — Но покуда ни одна не предлагала его вернуть. Три дня. Чертовски мило с твоей стороны. Я готов, пусть это и неразумно.

Умные люди всегда завораживали Черну, если они не любовались собою и не возводили собственные догмы и воззрения в абсолют, оставаясь открытыми новому — то есть достаточно смелыми и по-своему стоящими на стене... Йен прошел по тропе, сохраняя на длинном породистом лице выражение светской скуки.

— Пробрало, — веско приговорила Черна, изучая город, возникший из тумана за складкой.

— Париж впечатляет, — тоном заправского проводника сообщил Йен, удалив с лица следы изумления. — Если я верно ориентируюсь, примерно там плясала цыганка Эсмеральда, а горбун наблюдал. Всегда найдется глазастый горбун, не так ли?

— И что не так?

Йен отвернулся от Парижа и демонстративно изучил спутницу с головы до ног, уделив особое внимание деревянному копьецу.

— Ты почти создала интересный выбор для герра Гиммлера: между Вагнером и фюрером, — отметил Йен. — Валькирия, чей лик запечатлен в душе его...

— Где?

— Душу он, конечно, удалил оперативным путем, на свободное место встроил фотокамеру немецкого производства, — серьезно сообщил Йен.

— И почем у вас души?

— Дешевле некоторых камер. Но я не приценялся, я на секретной службе его величества. Полное обеспечение новейшим оборудованием. Полное. Копья, и те со встроенным флюгером. — Йен поднял руку и повел ладонью, изображая флюгер. Указал на север и как-то сразу стал серьезен. — Невозможно поверить в твой рассказ, но я обладаю живым воображением, которое позволит мне хотя бы написать достоверно лживый отчет для канцелярии. Чем я и займусь в ближайшее время. Куда ведет отсюда след, взятый тобою, о, дева с нюхом призового спаниеля и носом породистого тевтонца?

— Градусов тридцать правее, — глядя на ладонь-флюгер, предположила Черна. — Карта есть?

Вечером того дня нашлись и карта, и сытный ужин и кропотливая работа с лицом. Всякий житель Нитля в общем-то способен себя менять довольно быстро.

— Больше лошади, — советовал Йен, морщась и опасливо вслушиваясь в скрип костей и хрящей. Затем он нагло пялился на грудь и одобрительно требовал: — Больше коровы.

На поезд через три дня села женщина, которую вряд ли могли бы запросто опознать по фотографии, сделанной в Испании. Йен бодрился и язвил, но так мелко и пусто, что настоящее настроение делалось очевидным: он был в растерянности и полагал происходящее неисправимой ошибкой.

— Я должен быть здесь, — повторил он у самого вагона. — И вот еще что. Там... Особенное место, прошлой весной оно было главным для многих... Уверена, что ехать туда не поздно? — сказал Йен с неподражаемо задумчивым выражением. Передал документы и добавил с едва уловимой иронией: — Вот надежнейший источник сведений о местности, надежнейший.

Он бережно подал сверток. Еще раз скороговоркой попросил ничего не забывать относительно встречающего и легенды — тут понимали такое слово по-разному в зависимости от рода занятий.

Шутку с книгой удалось оценить, лишь вскрыв обертку. Дракула показался Черне не страшным, не умным и плоским в смысле принадлежности к миру. Он нес в себе все особенности здешних людей, вызывающие наибольшее недоумение, порой переходящее в отторжение. Как можно находить обаяние в грязи, зле и насилии? Исключительно наблюдая их со стороны и замечая лишь тайну, власть и безнаказанность. Вот только сейчас все труднее смотреть со стороны. И одни закрывают глаза, отодвигаются, бегут без оглядки, а другие... им помогают закрыть глаза. Навсегда.