Восхитительная

Неужели люди, живя в стеклянных домах, никогда не перестанут швыряться камнями? Марсден пытается поставить под угрозу ее помолвку, потому что думает, что у нее лесбийские наклонности!

Но теперь Лиззи известен его маленький грязный секрет. Отличный, замечательный секрет, улыбнувшись, Лиззи представила, как могла бы позабавиться, когда Марсден утром явится к ним в дом, чтобы помочь управиться со свадебными хлопотами. Представила его изумление, недоверие и страх. Теперь козыри в ее руках.

Лиззи с содроганием вспомнила, как Марсден смотрел на нее с непристойным злорадством. Вот бы окатить его таким же гадким взглядом, намекающим: я кое-что знаю!

Лиззи даже начала практиковаться перед зеркалом, как восхитительно-презрительно взлетит ее бровь, но вдруг поняла, что в ней нарастает чувство совсем иного рода. Девушка почувствовала жгучую обиду. Разочарование. Она-то представляла в душевной простоте, что антипатия мистера Марсдена хотя бы отчасти объясняется безнадежным влечением к ней!

Старые привычки умирают последними. Часть ее души, та самая, что раньше полагала – достаточно одного ее взгляда, чтобы мужчина прибежал к ней с противоположного конца бального зала, – все еще упорно нашептывала, что она неотразима, что ее взгляд и улыбка опаснее кинжала или зыбучих песков.

Ах, Боже. Ах, это тщеславие!

В лондонском доме Стюарта, как в любом респектабельном городском жилище по всей Британии, прилагали немало усилий, чтобы не пахло стряпней, притом что здесь не было возможности вынести кухню за пределы жилого дома, как в деревне. Кухню поместили в цокольном этаже. Кухонная дверь, обитая зеленым сукном, была плотно закрыта в любое время дня. Приготовленная для хозяина пища никогда не выносилась на воздух, а подавалась через особый ход или по служебному лифту, соединяющему кухню и столовую.

Поэтому Стюарт, сидя в тишине собственного кабинета, не мог чувствовать никаких запахов, кроме запаха сохнущих чернил на его бумагах и холодного кофе, стоящего на письменном столе.

Но он их чувствовал. Жареная камбала, сочная, золотистая. Нежное жаркое из ароматной оленины. Блюдо картофеля, щедро политого маслом и сливками. И разумеется, грандиозный десерт, нечто совершенно невообразимое – запретный фрукт в огненных языках подожженного бурбона.

Стюарт заканчивал работу, едва сдерживая нетерпение. Когда часы пробили четверть второго ночи, он закрыл колпачком ручку, в последний раз промокнул свои записи и встал.

Но вместо того чтобы подняться двумя этажами выше в спальню, он толкнул тяжелую, обитую зеленым сукном дверь и прошел вниз, в цокольный этаж. Стюарт часто проделывал этот путь и раньше, со свечой в руке, чтобы перекусить, если засиживался за работой допоздна, когда челядь уже спала.

Обычно в его кухне пахло сыростью и неумело пожаренным мясом. Сегодня тут пахло как во сне голодного нищего: дрожжи, ароматные травы, кипящий на медленном огне мясной бульон благоухали в теплом и влажном воздухе, приправленные дуновением неведомой сладости.

Поставив свечу на стол, Стюарт зажег газовый светильник. Маленькая кухня была такой же, как всегда, и в то же время совершенно другой. Кто-то не пожалел сил – ему ни разу не доводилось видеть свою кухню в безупречном состоянии. Даже вечно заляпанные грязью стекла расположенных под самым потолком окон, глядящих на улицу вровень с поверхностью земли, блестел и, как глаза новорожденного ребенка.

Разномастная коллекция горшков и кастрюль исчезла, уступив место на комоде тяжелым литым сковородам с длинными ручками и сверкающим медным котлам. Печи, в это время ночи, как правило, уже остывшие, сейчас согревали теплом не один, а два котла с бульоном. На узеньком рабочем столе в центре кухни возвышалась огромная круглая миска, из которой поднималось ноздреватое тесто, накрытое влажным полотенцем. Миссис Аберкромби; которая, по собственному признанию, не умела толком печь, предпочитала покупать хлеб в расположенной неподалеку булочной.

В особом погребце находилась еда, оставшаяся после обеда прислуги. Там не было ни жареной камбалы, ни жаркого из оленины, ни тертого картофеля или политых коньяком яблок. Зато там обнаружился небольшой мясной пирог, тушеный сельдерей и небольшая порция яблочного пудинга – скромная пища, явно не французской кухни.

Стюарт отломил кусочек корочки пирога с говядиной. Она растаяла во рту, нежная, хрустящая, пропитанная такой подливкой, по сравнению с которой любая другая подливка, что ему доводилось пробовать, показалась бы или тяжелой, точно щебень, или вялой и пресной, как героиня готического романа.

Стюарт закрыл глаза, наслаждаясь оттенками вкусов. До появления мадам Дюран он не мог вспомнить, когда в последний раз чувственное наслаждение накрывало его с головой.

Стюарт попробовал тушеный сельдерей и снова вздохнул. У мадам Дюран был особый дар готовить овощи. В ее блюдах шпинат не вызывал обычного отвращения, морковь чудесным образом приобретала экзотический вкус, а уж свекла и вовсе стучалась в ворота бессмертия.