Восхитительный куш

— Это не ерунда, — угрюмо ответил Иван. — Это оскорбление, и оскорбление смертельное.

— В таком случае объясни мне из-за чего сыр-бор. Как твой друг и секундант я имею на это право.

— Имеешь, — после недолгого молчания отозвался Иван. Он откинулся в глубь саней, и темная тень накрыла его лицо. — Я не знаю, кто мой отец.

— Что? — потрясенно переспросил Волховской.

— Я незаконнорожденный. Бастард. На смертном одре матушка поведала мне о своем грехе, только вот имени не назвала. Я полагал, что один владею этой тайной, однако ошибся. Об этом знает Голицын, а теперь вот и ты.

— Иван, друг мой, на меня можешь положиться, — горячо отозвался Борис. — Знал бы наперед, вбил бы этого рябчика в землю по самые… плечи.

— Благодарю тебя, но я как-нибудь сам.

— А признайся, ты ведь из-за этого бежишь от прелестной Александры Аркадьевны? — неожиданно повернул русло разговора в другую сторону Волховской.

— Уймись, Борис. Сейчас о другом надо думать, — осек друга Иван.

— О чем же? Чтоб рука не дрогнула? Так об этом надо думать менее всего. Уж поверь мне, я поболе твоего дуэлировал. Сейчас отвлечься надо, чтоб в голове, как в барабане, пусто было. А завтра, как Бог даст.

17

Они стояли на свежем искрящемся снегу друг против друга: высокий белокурый Тауберг и изящный, стройный Голицын. Светились на бледном солнце лезвия шпаг, отмечающих восемь барьерных шагов, тускло блестели стволы дуэльных Лепажей в руках поединщиков.

Невдалеке у саней маячил темный силуэт доктора с небольшим саквояжем в руках.

Секунданты отошли с линии огня и встали на равном расстоянии от Тауберга и Голицына.

— Не желаете ли примирения, господа? — спросил Борис Волховской, назначенный по обоюдному согласию главным секундантом.

— Нет, — бросил Антуан, даже не взглянув в сторону секунданта.

— Нет, — последовал ответ Ивана.

— Сходитесь! — гулко разнеслось в морозном воздухе.

Противники направились на встречу друг другу. Шаг. Второй. Иван видел, как медленно поднял свой Лепаж Голицын. Еще шаг, еще. Сейчас прозвучит выстрел, сейчас…

— Прекратить! — властно пронеслось по поляне.

Голицын вздрогнул и повернул голову. Иван, следя за его взглядом, тоже посмотрел в сторону и увидел, как на поляну, сбивая воткнутые шпаги, влетел со всего маху на вороном коне генерал-адъютант князь Ромодановский.

— Прекратить немедля, так вас растак! Это что такое! Стреляться удумали?! — свирепо уставился он на присутствующих. — В крепость вас всех, в острог, в Сибирь! За ноги подвесить, чтоб не повадно было! А ну следовать за мной! И вы, господин статский, — глянул он на Голицына, — тоже. Закон един для всех!

Поединщики нехотя опустили пистолеты. Перечить самому Ромодановскому было себе дороже.

Старое здание гауптвахты еще петровских времен в Конногвардейском переулке было одноэтажным и мрачным и напоминало солдатскую казарму. При виде генерал-адъютанта караульный выдал барабанную дробь, и через несколько мгновений на плац-форме перед зданием гауптвахты выстроился во фрунт весь караульный наряд. Толстый майор, отдав честь, начал было докладывать Ромодановскому о находящихся под арестом, но тот лишь махнул рукой.

— Не трудитесь, господин майор. Вот, — указал он на четверку конвоируемых им поединщиков и их секундантов, — определи-ка этих в свои насельники. Да найди что поплоше: с тараканами, клопами и прочей паскудной живностью. Чтоб неповадно было боле беззакония творить. Вместе не сели: этих двоих, — он указал на Тауберга и Волховского, — отдельно от тех, — кивнул он головой в сторону Голицына и его секунданта.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — энтузиастически откликнулся майор.

— И чтоб к ним никаких посетителей, — грозно глянул на майора Ромодановский. — И никаких обедов из рестораций и трактиров. Пусть арестантской баланды отведают.

Генерал с прищуром глянул на Тауберга и тронул поводья…

Лик Богородицы сиял тихим светом сквозь марево свечей, почти невидимую пелену курений, обещая благодать и спасение. Голос священника доносился издалека, набегая тихими волнами, касаясь души, подхватывая и унося в горние дали, где все есть свет и гармония. И, закрыв глаза, чтобы лучше это видеть, Александра молила Пресвятую Деву: «Госпожа Богородица, утешение мое! На Твою милость уповаю: отыми бремя грехов моих, утоли мои печали, сердце мое сокрушенное утешь, прими мольбу от души и сердца с дыханием приносимую Тебе. Соедини мою судьбу с его».

— Ишь, грехи-то как отмаливает, — послышался слева от Александры тихий язвительный шепот, — усердствует. В старые-то времена такую бы в церковь не пустили. Мало что с мужем в разводе, так еще живет открыто со своим амантом, бесстыдница.

Ваша правда, Глафира Петровна, — ответствовал тоненький дребезжащий голосок. — Они из-за нее грызутся, как два пса. От супруга слышала, что вечор в Аглицком клубе сцепились так, что до кулаков дело дошло.

— Что вы говорите!

— Истинный крест! Один другого на дуэль вызвал. Стреляться до смерти.