Восход

— Не узнаешь? — с обидой произнес Андрей. — Что, зазнался?

— Уйди, я тебя не знаю.

— Как хошь, — проговорил Андрей и вернулся к нам. Сел на табуретку, принялся теребить бороду. Лицо его выражало полную растерянность.

— Что с тобой, дядя Андрей? — спросил я.

— Не признает, — мрачно ответил старик.

— Кто тебя не признает?

— Боится, сволочь.

Это звучало загадочно. Кто может бояться безобидного Андрея? Добродушного, веселого балагура? Кого мог обидеть этот совестливый человек?

«Уйди, говорит, я тебя не знаю». А? Не зна-аю! Вдруг Андрей выпрямился и почти крикнул в ту сторону, где сидел не узнавший его человек.

— Зато я твою волчью морду помню. По-омню, да-а! И как ты у меня за подати телку свел со двора, помню. И как у бедной девки Агашки — к свадьбе она готовилась, — недошитое одеяло стащил и по грязи его волок, помню! И как Агашка через тебя в петлю бросилась, помню. Двенадцать годов прошло, в заваруху дело было. У Сабуренкова хлеб мужики тогда отобрали…

— Подожди-ка, дядя Андрей, — остановил я его, а самого меня обдало холодом.

— И ты его небось не забыл, Петр Иваныч. Как же, обыск он у тебя с собакой делал. Арест на тебя наложил перед самой революцией.

— Урядник?

— Он.

— Василий Антонович?

— Он самый.

— Не может… не может быть. — Я встал.

— Иди плюнь ему в рожу. Бороду отпустил, как король крестей… А глаза-то волчьи… Выдают.

Иван Павлович тоже знал бывшего урядника, да еще лучше, чем я. Урядник — уроженец их села Владенина.

— Пойдем, Иван Павлович. Сначала я, потом ты.

Урядник — когда-то гроза деревни — не слышал, как я подошел к нему. Он дремал, опершись локтями о стол.

Перед ним стояли два чайных прибора, большой и маленький чайники, валялись объедки воблы, огрызки огурцов, корки хлеба. Вероятно, с ним кто-то здесь был, да ушел.

Я не стал его будить. Урядник, вздрагивая и всхрапывая, спал, прижав длинную бороду к столу локтем. Возле чайника лежала фуражка железнодорожника, но с пятиконечной звездой. Одет урядник тоже был странно: выцветшая до желтизны гимнастерка и черные брюки с синими кантами.

Я обошел вокруг стола, рассматривая это чудовище со всех сторон. Под столом у его ног валялся полотняный в пятнах портфель, перевязанный бечевой.

В это время подошел высокий чернобородый мужик с мешком за спиной. Сняв мешок, он положил его под стол, а сам по-хозяйски уселся. Видя мою нерешительность, он указал на свободный стул.

— Садись, чего стоишь!

— Тут занято… Неловко как-то.

— Кого неловко? Этого? — указал он на урядника. — Невелик барин.

— Их ведь двое, — кивнул я на приборы.

— Дружок ушел.

— А вы что, знаете этого гражданина?

Мужик помолчал, хитро взглянул на меня и усмехнулся. Затем пододвинул к себе большой чайник, приподнял крышку, чтобы постучать, но, понюхав, поморщился и, как мне показалось, даже чему-то обрадовался.

— Знаю ли я этого гражданина? — спросил он. — Нет, я не знаю такого бородатого. А вот, — он пододвинул ко мне большой чайник, — очень крепкий завар. Попробуй, молодец.

— Мы тоже такой заказали. Вон за тем столом. Кажется, нам уже принесли, — попытался я уйти.

— Подожди, не торопись. Говоришь, тоже такой чай заказали?

— А что?

— Покрепче?

— Да-а.

— Вот это и есть чай покрепче. Ты отведай.

— Не буду я чужой чай… ведать.

— Э-э, да ты, видать, как и я, калека?

— Не вижу, что вы инвалид, — посмотрел я на его руки и ноги.

— Я, парень, без трех ребер гуляю по земле. Облегчен весом. Ходить стало легче.

— Шутишь, дядя. За веру и царя, что ль? — спросил я.

— За совецкое отечество, парень. С Красновым в степях дрались.

— Что-то скоро вылечился, — удивился я. — Три ребра…

— Чего в такое время долго лежать? Затянуло, и то хорошо. Вот вызывают на комиссию. Признают годным — обвяжусь покрепче и опять воевать. Надо, парень. Может, на Колчака тронусь. Прет, сволочь, из самой Сибири!

Мужик наклонился ко мне и тихо поведал:

— Слух дошел, будто за Волгой в степях какой-то Цапай объявился. Добровольцы у него и конница. Сам был федфебелем вроде, военное дело скрозь знает. Из нашего сословья этот Цапай. И бьет, слышь, бьет без уйму белых, чехов и кого попало. К нему бы!

— А если тебя комиссия забракует?

— Супротив ее не скажу, а добровольной охотой так и быть. Хошь воевать не способен, в обозе буду. Пригожусь. Давай-ка, молодец, как два калеки, выпьем.

— Жарко и чужое это.

— Верно, парень. Сами закажем… покрепче, — подмигнул он мне, твердо произнося последнее слово. Незаметно к нам подошел Иван Павлович. Он кивнул мужику, тот ответил тоже кивком, но вдруг вскочил, протянул обе руки и воскликнул:

— Ваня-а! Ты?

— Тише, тише, — беря его за руки, проговорил предчека.

— Да какими судьбами занесло?

Видя мое недоумение, Иван Павлович пояснил:

— Мы соседи с ним по селам. Он из Троицка. Цыпленков Яков. Большой мастер печки класть.

— Так, так, Ваня. Давно не клал. И у самого ни печи, ни избы нет. А это кто? — указал Яков на меня.

— Вот тебе раз! Говорили — и не договорились? Мой друг. Работаем в городе вместе. Ты куда путь держишь?

Яков поведал, куда он держит путь.

— Пойдем к нам за стол, — пригласил его Иван Павлович.