Восход

Толпа народа разделилась на отдельные группы. Некоторые сидели на ступеньках волсовета, на бревнах, возле палисадника, другие — под навесом кооператива. Часть забралась в пожарный сарай, где уселись кто на дроги с баграми, кто на бочки, кто на дрожины рядом с насосом.

Я тронулся вслед за Андреем. Пора где-нибудь остановиться.

Лучше бы вообще проехать мимо этого села и приютиться в следующем, где при дороге есть чайная, в которой всегда проезжие узнают все новости.

Андрей нашел подходящую избу, отпряг лошадь и ввел ее под навес.

— Что там за крик? — осведомился он, прищурившись.

— Не разобрал.

— Эх ты, начальник! А я разузнал.

— Ты, борода, хитрый. Что же разузнал?

— Вот закусим и сходим вместе.

Он бросил лошади травы, убрал сбрую и, подмигнув мне, отправился в сени.

Вскоре он вышел и позвал меня.

В сенях женщина накрывала стол. Что-то очень охотно начала она ухаживать за нами. А Андрей перебрасывался с нею какими-то загадочными словами. Женщина так же загадочно отвечала ему.

«Ишь старый, — подумал я, — не любовь ли ты закрутил здесь? Молодость, что ль, свою вспомнил? Недаром про твои прежние похождения разные слухи до сих пор ходят по селу. Да ведь ты, черт, и сейчас красив».

Женщина между тем вышла во двор. Андрей тоже вышел, но не во двор, а на улицу.

Я остался один и начал осматривать сени и все, что в них было. Сени небольшие. В углу — деревянная кровать. На ней вместо матраца лежала солома, укрытая самотканой холстиной, сверху самотканое же одеяло, две подушки в ситцевых наволочках.

Здесь же в сенях чулан с дверью, к двери придвинута ступа; в углу грабли, на крючьях висят косы.

Небольшая куча кизяков, а над ними соломенные гнезда. В одном из них сидит желтая курица.

Все обычное и привычное.

Вернулся Андрей. Он нес початый им зеленый бидон. С самым серьезным лицом опустил его на пол, а затем, будто не доверяя кому-то, сунул под кровать. Взглянув на меня, погрозил пальцем.

— Грешно, дядя Андрей, Покарает бог.

— За что?

— Через тебя люди под суд пойдут.

— Вон-на! Спасибо скажут. Эдака улика была против них.

— Какая улика? Кто их уличит, если сам председатель с ними заодно?

— А-а ну их! — безнадежно махнул Андрей рукой. — Всех самогонщиков не переловишь.

— Ты что же, против борьбы с ними?

— Зачем против! За борьбу. Их, идолов, стрелять бы надо. Вот я какой! Ну-ка, где у них кружка?

— Начинаешь борьбу?

— Я хозяйке обещал. Ты гляди, чего она принесет нам.

Хозяйка принесла в фартуке огурцы. Да какие огурцы!

— Ешьте, свои.

— Спасибо, — ответил я и кивнул Андрею, чтобы он ее угостил.

— Н-ну, не знаю, что ль, порядка?

Она выпила и закусила. Присев на кровать, внимательно посмотрела на меня. И, так же как полольщицы в поле, заявила:

— А ведь я тебя знаю.

Андрей поперхнулся и закашлялся. Я уставился на женщину.

— Не признал меня?

— Нет.

— Эка память-то у тебя. Да ведь я Катерина.

Она говорит, а я смутно начинаю вспоминать. Но она ли? Та была убитая какая-то, с бледным лицом, плохо одетая, а эта веселая, и глаза…

— Так ты… сестра Лены?! — воскликнул я. — Да я тебя по глазам-то и узнал. Ведь у вас с Леной одинаковые они. Андрей, — обратился я к ошарашенному Андрею, который как раскрыл рот, так и не мог его закрыть. — Налей-ка нам, Андрей, за свиданье.

— А на собранье не пойдешь? — опасливо спросил он.

— Обязательно пойду.

Хотя голова закружилась у меня, но мысли стали острее и яснее. Вспомнив разговор на поле, я чуть не спросил, правда ли, что говорят люди про Лену, но воздержался. Пусть сама, если хочет, рассказывает. Но она молчит о Лене. Вновь принялась ругать свою сестру Федору за ее зазнайство, за гордость, за черствый характер.

— И в кого она такая уродилась? — спросила Екатерина. — Мать у нас добрая, отец тоже был хороший, а она выродок. Видать, у мужа научилась. Вот вы ехали. Слыхали шум?

— Что там за собрание? — спросил я.

— Третий день кричат. Комитет какой-то хотят выбрать, а не выходит.

— Бедноты?

— Вот-вот.

— Что же, народ против?

— Зачем против. Кто уж больно против, это муженек Федорин — Егор. А мой Алексей за комитет. Вот и сцепились два зятя людям на смех. Ведь, коль будет комитет, мельницу-то отберут! И хлеб, который он рассовал вроде на храненье да сам припрятал, и это отберут. Только председатель в волости у нас слабоват. На эту вот, — указала она на кружку с самогоном, — падок. И все за чужой счет. А зятюшка с Федорой не жалеют, подпаивают его. Да еще какого-то дурака из уезда прислали. И он глохтит. Ему и пить охота — и дело поручено. А как дело делать, если зенки налил? Вот что у нас идет. В других селах давно хлеб у богатеньких выгребли да увезли на станцию и свою бедноту не забыли. А у нас…

И начала рассказывать обо всем, что она знала и о чем не сразу узнаешь в селе, если нет верного человека.

— Ну, а вы-то как числитесь, — спросил я, — середняки или бедняки?

— Середняки теперь. Лучше стало. А мужик мой на фронте был, раненый пришел. Он теперь в волости по земельному делу. Нет, ты сходи на собранье.

— Ну, а как… Лена? — все же решился я спросить.

— А что ей! — вдруг махнула рукой. — Ну ее!

— Свадьбу-то отложили? — задал я наугад еще вопрос.