Восход черного солнца

Какое-то время Дэмьен не мог вымолвить ни слова; рана была слишком свежа, и голос не подчинялся. Наконец он заговорил, тщательно подбирая слова:

- Когда это все кончится... когда мы встретимся с нашим врагом, когда выберемся из земель ракхов - тогда я убью тебя, Охотник. И избавлю мир от твоей заразы. Клянусь.

Трудно сказать, что выражала гримаса, исказившая лицо Охотника. Печаль? Веселье?

- Не сомневаюсь, что ты попытаешься, - негромко проговорил он.

В путь отправились на закате. Когда усаживались на лошадей, селение вздрогнуло от толчка, украшения на палатках зазвенели, как колокольчики под ветром, и детвора разбежалась, визжа, как маленькие бесенята, но несмотря на шум, небольшое землетрясение не причинило особого ущерба. Зато к поверхности поднялось свежее земное Фэа, на какое-то время усилив потоки, - Дэмьен посчитал это отличным предзнаменованием.

На первый взгляд отряд был неплохо снаряжен для путешествия - пятеро путников, пять скакунов, припасов достаточно, чтобы добраться до восточного побережья и обратно. Никому не хотелось думать, что вернутся не все: они запаслись снаряжением в избытке на всех, словно выполняя некий ритуал надежды, отвергая очевидность, вооружаясь против самой Смерти, поскольку направлялись прямиком в ее владения. Все члены маленькой экспедиции, заметил Дэмьен, являли собой сочетание противоположностей: Сиани и Сензи восседали на ксанди, ракханка поигрывала арбалетом, он сам был закутан в наскоро перешитые чужие тряпки, разукрашенные в ракханском стиле. Вообще-то надо было бы поблагодарить хозяев за толстую шерстяную рубаху, защищавшую его от осенних ветров лучше, чем его собственный, сотканный людьми плащ, но слишком уж яркие рисунки, украшавшие эту одежду, делали ее... чересчур заметной. Нет, его не раздражали чистые тона, он надевал без возражений даже ту безвкусную и кричащую дрянь, что носили щеголи Ганджи-на-Утесах, но совершать подвиги в ракханском стиле, путаясь в развевающихся ярких тканях, окутывающих его персону... Он даже засомневался, не проявился ли таким образом скрытый сарказм - эти таинственные пиктограммы вполне могли быть чем-то вроде ракханского юмора, насмешкой в его адрес. В самом деле, для чего еще могли служить картинки, иллюстрирующие его собственную историю, обмотанные вокруг его живота?

Что до Тарранта... тот остался Таррантом. Высокий, элегантный, утонченно высокомерный, он ехал на последнем из коней Леса, как будто это всегда была и всегда будет его верховая лошадь. Не было и речи о том, чтобы он сел на ксанди, - животные не стерпели бы его, а он явно рассматривал их как ошибку природы. К великому удивлению Дэмьена, не успели они оставить селение ракхов, как посвященный на своем черном коне встал во главе отряда. Как будто бросил вызов врагу.

"Похоже, он чертовски хорошо знает, что никто не собирается сейчас на нас нападать, - думал Дэмьен. - Он не дурак".

И тут же поправился:

"Ты не прав, священник. Ты пристрастен". Он напомнил себе, что сделал для него посвященный. Не только спас его жизнь в реке, но и вылечил потом от лихорадки, что трепала его, промокшего и промерзшего насквозь. Он вздрогнул, вспомнив холодный огонь, брызнувший по его жилам, боль и ужас, что терзали его тело (а Охотник конечно же подкормился его чувствами, как он это всегда делал), когда убийственное средство подействовало, но сам Дэмьен в его том состоянии вообще не смог бы помочь себе.

"Называй это как хочешь, - мысленно обратился он к Охотнику. - Для меня это выглядело как Исцеление".

Технические подробности. Он знал теперь, что значит истинное Целение для договора, связывающего посвященного. Стоит ему сделать что-нибудь для жизни - или обратиться к огню, к истинному свету - и ослабеет власть, что сохраняет его жизнь. Адская цена за простое сострадание.

"По какой же тонкой грани ты должен идти, чтобы сопровождать нас!" Дэмьен посмотрел на спину посвященного - и дальше, во тьму, что скрывала владения их врага. И весь передернулся. "По какой тонкой ниточке идем мы все!"

34

Сензи пугало, что враг может Увидеть их продвижение. Он до ужаса боялся этого. Иногда ему было до того трудно сдерживать страх, что он не мог выполнять простейшую работу - разбить лагерь, приготовить еду, отстоять дежурство, страх заполнял его целиком, и единственное, что он тогда мог, заползти в постель и дрожать от паники. Как справляются с этим его товарищи? Неужели они не испытывают таких чувств вообще или просто лучше их прячут?