Восход луны

— Каких только докторов не было! Не помогло. Что аллах решил, доктору не перерешить. О, если бы в день великого гида имам взглянул в ее очи — она бы прозрела, я уверена. На животе бы поползла я в долину Муздалиф, повела бы Рири на священную гору Арафа, да ноги отнимаются. Вот если с ногами станет полегче, отправимся мы с ней в Мекку. Добрые люди помогут.

— Поможем, Умма-Джамилия, парни сложатся, вот и хватит на дорогу.

— Слава богу, хоть надежда есть. С надеждой в душе легче жить. Аллах как сказал? Не теряй надежды на лучшее, и я помогу тебе дойти до цели. — Умма-Джамилия говорила теперь тихо и устало. — Рири! Иди, родная, домой. Иди.

— Вот и подпись под вашей бумагой. — Омар решил поставить точки над «и».

— Ошибаешься, Омар, подписей много. Сам надумаешь подписать — не найдешь нас, — не сдавался Абд Ур-Разак.

— Не надумаю, можешь не сомневаться.

В доме чуть слышно всхлипывала Рири.

Фарида ее утешала ласковыми словами. Но слепая девочка никак не могла успокоиться: слишком велика была обида. Так велика, что неугасимым огнем жгла и жгла душу. Рири помнила, как врач строго произнес: «Ей нужен покой…» Какой тут покой, когда не проходит дня, чтобы тетка не попрекнула ее слепотой и своими больными ногами. Рири никогда не видела Уммы-Джамилии, в ее представлении старуха была чем-то средним между чертом, коброй и обезьяной.

Шаукат и Абд Ур-Разак решили, что у Омара им делать больше нечего.

Знает ли судья о декларации? Если бы знал, наверняка с нее бы и начал. Фарида обо всем рассказывала только Саиде и поэтому здесь решила молчать.

Исмаил, потеряв самообладание, завопил:

— В третий раз спрашиваю: признаешь себя виновной?

Фарида подняла голову, посмотрела непонимающе.

— В чем? — еле слышно переспросила она.

— Совсем бестолковая!

ДАЛЯЛЬ — ЭТО ПОСРЕДНИК

Глава повествует о белой птице девичьего счастья, которая упорхнула, так и не свив гнезда среди ветвей тутового дерева

«Вот так, быть может, пригвождали вопросами к позорной скамье и Шауката», — подумала Фарида, и сознание того, что она повторяет тернистый путь учителя, придало девушке сил. Декларацию придумал и сочинил сам Шаукат. Он называл ее «моя лучшая поэма», — он был уверен, что она расшевелит умы молодежи. Он не ошибся: декларация не только расшевелила умы; но растревожила улей так, что все пришло в смятение. Шауката вызвал к себе глава сарифа, мудиир, и потребовал, чтобы учитель прекратил «подбивать молодежь на безнравственные выступления», иначе, дескать, ему несдобровать. Он стучал по столу кулаком:

— Приехал ребят учить уму-разуму: читать, писать, а учишь чему? Идти против родителей? Хороша наука! Гнать подальше надо такого учителя. Разве шарта лишила тебя крова? Мы знаем, откуда дует ветер… Самум, оттуда. — Мудиир показал на северо-восток, хотя имел в виду другую, почти противоположную сторону. Шаукат это отлично понял и с явным почтением к уму начальника согласился: «Да-да, именно с северо-востока и дуют ветры».

Не слишком грамотный мудиир завертелся в кресле, мучительно соображая, где запад. Он вспомнил, что о тупице в народе говорят: «Поставь его на крышу, он не сможет определить, откуда дует ветер», — и еще больше разозлился. Мудиира отчислили из медресе еще на третьем году обучения как начисто неспособного. Перед тем его били по голым пяткам, скручивали кончик языка, обернув язык платком, — хотели пробудить в будущем руководителе склонность к наукам. Не помогло.

— Ты думаешь, я не соображаю, где Москва? Ты один, что ли, хорошо знаешь географию?

— Где же? — Ироническая улыбка на лице Шауката, видимо, раздражала хозяина кабинета.

— Москва там, куда обращено твое лицо. — Начальник хитрил. — У правоверных мусульман лицо обращено в сторону Мекки. Мечети тоже глядят туда, где гроб пророка. Мы с молитвенных ковриков смотрим в ту сторону пять раз в сутки во время намаза. А у тебя душа стремится к Москве. Хочешь перенять нравы московские? Учти: Мекка и Москва на букву «м», но это не одно и то же — Мекка не примет московских порядков. Я разделаюсь с тобой, так же как когда-то курды разделывались с лишними ртами в семье. Понял?

— Понял. — Шаукат знал, что в старину курды закапывали в песок новорожденных девочек, дабы в семье не появился лишний едок. Шаукат не боялся, что глава сарифа зароет его в песок. Его приглашали на работу в город, в городе он будет недосягаем для таких, как этот неуч районного масштаба.

Встреча с мудииром ускорила отъезд Шауката.

Молодые люди в деревне смотрели на учителя не как на «лишний рот», а как на пророка, указывающего верный путь всем, «кто блуждает в пустыне», как на богатыря, бесстрашно бросившего вызов обветшалым законам. Шаукат говорил: вода из реки пригодна для питья, пока река течет; застоится — превратится в болото. На пальмах засыхают нижние, одряхлевшие листья, чуть повыше появляются новые, над ними вырастут другие — это жизнь, без обновления она мертва.

Фариде рассказали и биографию Шауката.