Восход заплутавшего солнца

Должна была пугать, но не пугала. Напротив, он чувствовал какое–то непонятное умиротворение, словно рядом была мать. Бодуэн потянулся к ней, ощущая непреодолимое желание дотронуться, но туманная гостья вздрогнула, отстранилась и в мгновение очутилась вне его досягаемости. Поднялась голова – она не была его матерью, как не была никем из живущих. На изящном женском немного удлиненном лице зияли пустые глазницы. Бледном, неживом, не выражающем чувств. Мертвом.

Прошла минутная оторопь. Прозрачная гостья по–прежнему оставалась рядом, колышущаяся, словно занавесь среди замерших людских тел. Она вовсе не была бесчувственной. Где–то в глубине, в статичности похожей на античную статую прекрасной незнакомки Бодуэн ощущал их. Беспокойство, удивление и нежность. Да, нежность. Трогательную нежность, что возникает к домашнему зверьку, когда тот готовится умереть…

Потом она исчезла. Выветрилась серая муть, развеялась в воздухе. А его мир навсегда остался бесцветным.

Поначалу проказа не угнетала. Да, ему надлежало беречь себя от солнца. Да, любой из его дней начинался с растираний всего тела какой–то дурно пахнущей жирной жидкостью, состоявшей из оливкового масла и кашицы из "очень полезного растения". Ничего другого о ее составе Бодуэн не выяснил, справедливо сомневаясь в ответах немногословного лекаря. Воняла жидкость немилосердно, хоть и приносила несомненную пользу – внешних проявлений болезни удавалось избегать. Все началось при вступлении в мужскую пору, едва ему исполнилось четырнадцать. Жизнь тела шла своим чередом, несмотря на краткость лет, что ему отпущены и долго дремавшая в глубине проказа наконец выбралась наружу.

Гийом и Раймонд9. Эти двое заменяли ему и отца, и мать. Первый учил житейской мудрости, не забывая о фундаментальных науках, отчего Бодуэн в шутку называл его Аристотелем. И тот, приняв правила игры, именовал ученика Александром. Им нравилась эта игра. История и философия в ее свете принимали совсем иные окраски. Чтение стало отдушиной для больного мальчишки, тем, что помогало ему забыться. До сведенных судорогой ног, до сгорбленной не разгибающейся спины.

Раймонд, огромный, шумный, вспыльчивый, любитель скабрезностей и сквернословия, не раз язвительно проходился по их с Гийомом занятиям.

– Горбун взращивает своего двойника? – бурчал он, когда утром Бодуэн являлся на занятия к нему заспанный, не сосредоточенный. – Ничто не помогает сбросить шкурку учености, как хорошая взбучка. В стойку!

Он исполнял обязанности регента и Бодуэн слушался его беспрекословно. Становиться Парменионом Раймонд отказался наотрез10.

– Не хочу кончить, как он.

Он не мог тогда подумать, что вскоре болезнь придет и за Раймондом. Когда и где они повстречались? Со стороны все выглядело как простая простуда. Раймонд странно кутался, молчаливо отсиживался в тенистом уголке, наблюдая, как Бодуэн в одиночку отрабатывает приемы. Чаще неудачно, хоть иногда и весьма сносно, но от учителя не следовало циничных или язвительных замечаний, на которые он обычно не скупился. Неподвижный, уставивший взор куда–то вдаль. Месяц, второй, третий… наконец, незадолго до совершеннолетия Бодуэна, Раймонд объявил о том, что по причине недуга не может более исполнять роль регента. Недуга, общего со своим подопечным. Они горевали оба и каждый по–своему: Бодуэн, как и прежде, находил покой в часах чтения, Раймонд искал себя в вине. Находил ли он там истину? Что–то все же нашел, ведь, пусть и такой странной кружной тропой, но пришел он к такому же решению, как и засевший за книгами король.

– Ваше Величество, – начал явившийся пред очи Бодуэна выглядевший весьма помятым Раймонд и хмыкнул. – Простите, мне нужно к этому привыкнуть…

– Вино испортило твое зрение? Или ты и впрямь видишь здесь короля? Ах да, действительно, та церемония… которую кое–кто не удосужился посетить. Стража с ног сбилась, всполошив все питейные заведения и дома удовольствий. И что же? Не нашли! Мой дорогой Раймонд, ты нашел утешение в объятиях козы? Она оказалась лучше продажных женщин? Женить бы тебя на ней. А что? Ласковая, молчаливая, приятная на ощупь. Точно, женить! Хотя бы за то, что оставил меня наедине с этими… этими… – Бодуэн, наконец, выдохся. За все это время бывший регент не проронил ни слова.

– Не за этим я позвал тебя. Каждый волен предаваться унынию так, как умеет. Хоть и по–прежнему зол. Я хочу создать орден. В госпитале лазаритов… – и он углубился в подробности.

Вот тогда–то и пришла пора удивляться, ведь Раймонд вынашивал точно такую же идею. Более того, уже какое–то время именно от него лазариты получали весьма внушительное пожертвование на вспоможение прокаженным.

– Получается что–то около шести десятков. Разношерстная компания рыцарей, сержантов, оруженосцев, а также бывших наемников, ремесленников да землепашцев. Тех, что когда–то держали в руках оружие.