Восхождение

Перед ним стоял низенький толстячок в красном. По обеим сторонам от него также были двое в монашеском облачении. Вауыгрр неожиданно припал к земле и пополз на брюхе к одному из них.

«Ты что, брат?!»

Волк не остановился.

«Вожак! Великий вожак!»

Вауыгрр сжался в комочек у ног монаха, поскуливая, как щенок, а тот наклонился и ласково потрепал его по загривку.

«Ступай, серый брат мой! В память о твоем предке из Губбио[23] да пребудет с тобою свет Божий!»

Толстячок в красном тем временем обратился к своим соседям:

— Fratres, si hunc adolescentem dignum velit via?[24]

— Dignus,[25] — произнес монах, ласкавший Вауыгрра.

— Dignus, — ответил второй.

Толстячок внимательно вгляделся в глаза Сашки:

— In nomine patris et filii et spiritus sancti![26]

Сашка не слишком хорошо знал латынь. С пятого на десятое он понял, что его спрашивают о том же, что и митрополит.

— Сын мой, отрекаешься ли ты от диавола и дел его?

И снова словно бы не он сам сказал, а «им сказали»:

— Renuntiare! Отрекаюсь!

Он опять преклонил колено, но вновь не опустил головы.

— Отрекаешься ли ты от мира и удовольствий его?

— Renuntiare!

— Клянешься ли ты отдать самую жизнь свою ради торжества дела праведного и не запятнать души своей?

— Iuro! Клянусь!

Католический кардинал поднял руки, благословляя Сашку:

— Surge et vade, frater iter, audax delegisti! Deus tecum Benedictio Petri sedem.[27]

Факелы потухли…

Третьим на пути оказался сухонький маленький длиннобородый старичок в богато расшитом халате и зеленой чалме на голове. Рядом с ним стояли двое: изможденный высокий человек в каких-то лохмотьях с посохом, к которому была привязана сушеная тыква. Второй — неопределенного возраста, благообразный, с аккуратной седой бородкой, одетый в длинную рубаху и странный полосатый головной убор.

Старичок спросил своих спутников по-арабски, достоин ли Сашка великого пути? Они ответили, что достоин, и тогда последовала та же процедура: Сашка отрекался от Иблиса и мира, поклялся не пощадить жизни и уже готовился получить напутствие от старичка, как вдруг тот тронул за рукав рубахи человека в полосатом уборе:

— Блаженный Кунта-Хаджи,[28] напутствуй нашего нового брата…

Тот кивнул, вышел вперед.

— Юноша, — начал он по-русски с сильным акцентом. — Помни, что Всевышнему угодно, дабы ты проводил свое время в добрых делах, таких, как ремонт дорог и мостов, очищение и обустройство родников, выращивание деревьев вдоль дорог, строительство мечетей. Но есть враг, против которого не только можно, но и должно обнажать оружие, оставляя в покое четки. Путь твой будет тяжек, о юноша, но с помощью Всемилостивого и Всеблагого ты осилишь его. Помни же, что к истине ведут много дорог, но лишь бы они сходились в главном.

С этими словами он благословил Сашку и отступил во тьму…

Следующими оказались трое бритоголовых людей, двое из которых были закутаны в шафранные тоги, а третий был абсолютно наг. Они говорили на смутно понятном языке, про который Сашка решил, что это — санскрит. Ритуал повторился вновь, разве что на прощанье один из тех, кто был в тогах, мазнул Сашку по лбу краской.

У Сашки уже кружилась голова, а внутри ощущалась какая-то непонятная пустота. Болел каждый мускул, каждый нерв, каждая клеточка… Вауыгрр мелко подрагивал. А испытание еще не окончилось…

Снова вспышка факелов в темноте. Перед человеком и волком снова стоят трое — монах-синтоист и двое самураев при мечах.

— Киедай ва каре га тащиагате кибо суру уева идаина вакомоно доро но каши га ару ка до ка?[29]

— Риппана![30] — гаркнули оба самурая в унисон.

— Во имя пресветлой богини Канон, ронин, ответь мне: отвергаешь ли ты искушения ада?

— Хай! Да! — Сашка резко поклонился, держа руки по швам.

— Ответь же мне, ронин: отказываешься ли ты от мира и его благ ради великого дела и победы?

— Хай! — Сашка снова поклонился.

— Ступай же по избранному тобой пути, воин, и пусть смерть, которая ждет тебя в его конце, будет тебе благой вестью!

На негнущихся ногах Сашка шагнул вперед. Он чувствовал себя так, словно пробежал километров двести с дополнительной нагрузкой…

Факелы высветили странную фигуру. Перед охотниками стоял шаман в потертой замшевой малице, расшитой цветным узором, свисающими хвостиками животных и птичьими перьями, с большим бубном в руках. Он ударил в свой бубен и закружился вокруг Сашки и Вауыгрра, раскачиваясь, подскакивая и приседая. Затем тщательно обнюхал человека и волка.

— Ты не поддашься на обманы Нга?[31] — прокаркал он.

— Нет, — ответил Сашка.

— Ты выйдешь на охоту за духами и их прислужниками и станешь гнать их, как гонит волк отбившегося оленя?

— Да!

«Да!»

— Волею Нума[32] ты — человек, брат волка — иди, и пусть злые бегут твоей тропы!

«Может быть, уже все?»

«Хорошо бы…»

Но это было еще не все…