Восхождение

Я вошел в кабинет Клыша вслед за Ольшанским. Оперативка уже закончилась, но главный инженер комбината Явелов, начальники некоторых управлений и директора заводов еще находились в комнате. Не остыв после обычных для оперативки споров, взаимных упреков, требований, претензий, так сказать, по инерции доругивались, но уже вяловато, а Клыш сидел с усталым лицом и молча слушал.

Речь шла об окраске санитарных кабин, производимой на заводе Ольшанского. Краска реагировала на влажность воздуха и особенно портилась во время дождя, иногда даже еще на заводе.

Отвечая на упреки, Ольшанский утверждал, что случаи порчи кабин редки.

— А зачем вы на стройплощадках вскрываете пломбы на дверях? Не лезьте туда, пока не перекрыт этаж! — крикнул он.

— Какая разница? — спросил кто-то.

— Пачкаете стены, заносите влагу. Ну, кто еще жалуется, кто? — запальчиво спросил Ольшанский.

— Я, — сказал Ламочкин.

— Неужели и ты, Герман Иннокентьевич?! — воскликнул огорченный Ольшанский. Это прозвучало почти как «И ты, Брут!» — то есть и ты выступаешь против того, чтобы увеличилась степень заводской готовности целого, объемного элемента квартиры. Ведь после завода санкабину оставалось монтажникам только поставить на место и торчащие из кабины концы труб присоединить к водопроводной и канализационной системам.

— А что нам делать? — развел руками Ламочкин. — Ведь появляются же пятна, протеки. И мы перекрашиваем.

— Ах, вы хотите, чтобы я снял у себя краску? А кто мне оплатит расходы, уже произведенные?

— Это другой вопрос, — бросил кто-то.

— Нет, тот самый! — горячился Ольшанский. — Мы ищем сейчас такую краску, которая бы не реагировала на влажность. А вам известно, что сам гипсоцемент, из которого мы делаем кабины, просыхая, тоже выделяет влагу. Так что же, нам отказаться от этого замечательного материала, который так нам помог, резко увеличил производительность? Что, отказаться?

— Ни в коем случае, Дмитрий Яковлевич, — улыбнулся Ламочкин.

— Вот то-то! — смягчился Ольшанский. — Во имя главного надо иногда жертвовать малым. Такова наука жизни.

— И все же, Дмитрий Яковлевич, вот по этой своей науке ты и ищи новую краску побыстрее. Не будь мы дети одной комбинатовской семьи, честное слово, — сказал Ламочкин, — давно бы на тебя уже писал рекламации. Георгий Михайлович, — повернулся затем Ламочкин к Клышу — мы бригаде Копелева утвердили ускоренный график — этаж в два с половиной дня.

— Слышал, слышал. А тянет ли он?

— Тянет хорошо, он депутат, срываться ему нельзя, человек на виду. — Говоря это, Ламочкин выразительно посмотрел на Ольшанского.

— Ты что, Герман Иннокентьевич, я ведь не Копелев, какой с меня спрос?

— Дополнительные санкабины, закладные детали нужны — это одно, а второе — есть уже сигналы со строек: приходят кривые панели, во весь рост встает проблема качества. Вот какое дело. Я думаю, что вслед за Копелевым в ускоренном ритме начнут работать и другие наши бригады — Логачева, Суровцева.

— Значит, еще мне планчик добавить хотите? — сказал Ольшанский. — Ну, спасибо, друзья дорогие! То за покраску критикуете, то просите больше деталей, по качеству и по количеству, как говорят, и в хвост, и в гриву! Спасибо!

— Да брось ты пар-то выпускать зря. Ведь можешь дать и дашь, — сказал Ламочкин.

И действительно, Ольшанский вроде бы сердился, однако ж сетовал уже без раздражения, и чувствовалось, что он даже горд тем, что строители обращаются к нему за помощью, уверенные в возможностях завода и директора.

— Ну что, Дмитрий Яковлевич, поддерживаешь творческую инициативу? — спросил Клыш.

— Да что с вами сделаешь, постараемся. — Ольшанский махнул рукой. — Считайте, что уговорили.

— Хорошо. Все ясно, и прениям конец, — вмешался Клыш. — Ольшанский, как известно, человек ищущий, пусть и обрящет — и краску, и новые кабины. А не обрящет, так напросится на выговор. Как его получить, он знает.

Это было сказано с каким-то намеком, Клыш при этом усмехнулся со значением и даже игриво подмигнул Ольшанскому, тот тоже ответил улыбкой, правда, не слишком веселой. И спор оборвался.

Я же подумал тогда, что даже и в этом маленьком эпизоде вдруг проглянула каким-то своим уголком та самая наука производственной жизни, упомянутая Ольшанским. Наука, сплошь и рядом вытекающая из крупных и мелких трудностей, противоречий, конфликтов, которые, возникая на заводе, на стройке, требуют преодоления общими усилиями. Тем более что оригинальная особенность комбината заключалась еще и в том, что людям здесь не имело смысла жаловаться друг на друга. Это означало бы жаловаться самим на себя. Ибо во всех своих ипостасях домостроительная организация представляла собою действительно неразрывно связанный производственный механизм.

Один из лучших цехов Хорошевского завода — цех номер три. Необычен вход в него. Двойные стеклянные двери напоминают подъезд министерства, театра. За дверьми широкая площадка — нечто вроде гостиничного холла. Это своего рода пролог к автоматическому устройству нового цеха, преддверие конвейерных линии.