Восхождение Ганнибала

Ганнибал написал, не глядя на блокнот, продолжая считать удары метронома и одновременно тиканье часов.

Взглянув на блокнот, доктор Руфен, казалось, воодушевился.

— Ты видишь ее молочные зубы? Только ее молочные зубы? Где же ты их видишь, Ганнибал?

Ганнибал протянул руку и остановил маятник, внимательно рассматривая его длину и положение грузика по отношению к шкале метронома. В блокноте он написал: «В отхожей яме. Доктор, можно мне открыть заднюю крышку часов?»

Ганнибал ждал в приемной вместе с другими пациентами.

— Это ты сделал, а не я, — сказал ему пациент, похожий на белку. — Лучше тебе в этом признаться. А жвачки какой-нибудь у тебя нет?

— Я пытался еще расспрашивать Ганнибала о его сестре, но он совершенно закрылся, — сказал доктор Руфен. Граф Лектер стоял за креслом леди Мурасаки в его кабинете. — Откровенно говоря, он для меня абсолютно непрозрачен. Я его обследовал и пришел к выводу, что физически он вполне здоров. У него на черепе я обнаружил шрамы, но нет ни следа вдавленного перелома. Однако я мог бы предположить, что полушария его мозга способны работать независимо друг от друга, как это происходит в некоторых случаях травмы головы, когда нарушена коммуникация между полушариями. Ганнибал способен одновременно следовать нескольким ходам мысли, не отвлекаясь ни от одного из них, и один из таких ходов всегда избирается им для собственного развлечения.

Шрам у него на шее — от цепи, примерзшей к коже. Мне приходилось видеть такие шрамы сразу после войны, когда открыли лагеря. Он упорно не говорит, что произошло с его сестрой. Думаю, он знает — что; не важно, сознает он, что знает, или нет, как раз это-то и опасно. Наше сознание вспоминает лишь то, что может позволить себе вспомнить, и с той быстротой, какую может себе позволить. Он вспомнит, когда будет способен это выдержать.

Я не стал бы его подталкивать, а гипнотизировать его не имеет смысла. Если он вспомнит слишком скоро, он может замкнуться в себе, застыть навсегда, чтобы уйти от этой боли. Вы оставите его у себя дома?

— Да! — поспешно ответили они оба.

Руфен кивнул:

— Включайте его в вашу семейную жизнь как можно больше. Выйдя из этого состояния, он будет предан вам гораздо сильнее, чем вы можете себе представить.

18

Разгар французского лета, цветочная пыльца дымкой покрыла поверхность реки, в камышах плещутся утки. Река называется Эсон. Ганнибал по-прежнему не говорит, но во сне его больше не посещают кошмары, и аппетит у него нормальный, как у всякого тринадцатилетнего подростка, который быстро растет.

Роберт Лектер, дядя Ганнибала, оказался более теплым и менее сдержанным человеком, чем был его отец. В нем с юности жила какая-то артистическая беспечность, которая лишь возрастала с годами и теперь соединилась с беспечностью пожилых лет.

На крыше замка была галерея, где они могли прогуливаться. Цветочная пыльца собралась в небольшие сугробы в ложбинках крыши, позолотила мох, а пауки на летучих паутинках проплывали мимо них, несомые легким ветром. Внизу, между деревьями, им были видны излучины Эсона.

Граф был высок и худощав, похож на большую птицу. На крыше, в ярком свете солнца, кожа его казалась серовато-бледной. Руки на перилах галереи были очень худыми, но очень похожими на руки отца Ганнибала.

— Наша семья, Ганнибал, — сказал Роберт Лектер, — это не совсем обычные люди. Мы рано начинаем это понимать. Думаю, ты уже и сам это понял. С течением времени ты к этому привыкнешь, если сейчас тебя это беспокоит. Ты потерял родителей, у тебя отняли дом, но у тебя есть я, и у тебя есть Сава. Ну разве она не восхитительна? Ее отец привел ее на мою выставку в музей Метрополитен в Токио двадцать лет тому назад. Я в жизни не видел такой прелестной девочки. Через пятнадцать лет, когда он стал японским послом во Франции, она приехала с ним. Я просто не поверил своему счастью, тотчас же явился в посольство и объявил о своем намерении принять синтоизм. Он сказал, что забота о моей вере не входит в число его приоритетов. Он не особенно меня любил, но ему нравились мои картины. Ах да, картины! Пойдем-ка. Вот моя мастерская.

Это была большая беленая комната на верхнем этаже замка. Полотна, над которыми художник работал, стояли на мольбертах, другие — их было гораздо больше — были прислонены к стенам. На низкой платформе Ганнибал увидел кушетку-шезлонг, рядом с платформой на стоячей вешалке висело кимоно. Перед платформой, на мольберте, стояла укрытая тканью картина.

Они прошли в смежную комнату, где находился большой мольберт с пачкой чистой газетной бумаги на нем, лежал угольный карандаш и несколько тюбиков с красками.