Восхождение язычника 3

После под внимательным взором Владимира я покинул комнату, а дальше со своим сопровождением вышел на улицу, где нашел Горислава и попросил нужные травы, а также котелок с чистой водой.

И через двадцать минут у меня уже было все требуемое, и я так же, как и другие, стоял разжег костер и поставил на него котелок.

Пока вода закипала, я осмотрелся более подробно, включая меня, было еще двенадцать разных травников и травниц. Кто-то тихонько между собой переговаривался, что-то обсуждая, а кто-то с неприязнью посматривал на других, ведь мы здесь конкуренты.

С одной стороны, мы делаем общее дело, пытаясь спасти Добрыню, а с другой — соперники. Опять же, каждый свои травы применяет в меру знаний и пониманий, и, если каждый напоит ими Добрыню, как бы хуже ему не стало. С другой стороны, чем больше выпьет, тем больше поссыт. Да и от ромашкового взвара точно хуже не будет, так что я смело кинул траву в кипящую воду.

А травник, который заставил Добрыню опорожниться, все же молодец, почистил ему желудок, и это верное решение. Если появится возможность, надо будет ему как-нибудь помочь, но и говорить впрямую об этом с Владимиром, чтобы он сменил гнев на милость, тоже не стоит, может хуже выйти.

— О, а это вы ромашку запарили? — ко мне подошел благообразный старичок, весь в морщинах. — Хорошо, хорошо, — покивал он.

— Да, думаю, позже еще кору ивы запарить, — поделился я с ним своими мыслями.

— Тоже хорошее дело, только корой ивы Добрыню с утра поили, и раньше вечера не стоит ему еще давать, меня Видан звать, а тебя, добрый молодец? Я что-то и не припомню тебя среди нашей братии, — и старик ухмыльнулся по-доброму.

— Яромир, недавно я здесь, — спокойно ответил я.

— О, кажется, я слышал о тебе, у тебя на пиру как-то еще конфликт с Всеславом, сынком Людевита, случился.

— Было дело, схлестнулись с ним на пиру, а отца его, значит, Людевит звать?

— А как же, а ты и не ведал разве? — покачал головой Видан.

— Нет, о том не ведал. Ты мне скажи, Видан, а кого это в холодную посадили-то?

— Ружицу. Эх, — по-стариковски покряхтел Видан, — легкая рука у девки, и в травах разбирается, только ума, что щепотка. Удумала Добрыню напоить травами, да так, что из него все нутро полезло, вот и осерчал князь, понимать же надо, где и что делаешь, — и Видан недовольно покачал головой.

— Молодая, что ли? — уточнил я.

— Молодая, семнадцати годов еще нет. Раньше с матушкой своей травничала, так она померла по зиме, Ружица сама теперь лечит, — поделился со мной Видан.

Я же покивал в ответ на его слова, еще немного поболтав со стариком под пристальным взглядом дружинника Всемала, который не отходил от меня ни на шаг. Убрав взвар с огня, я дал ему остыть, а после перелил в кувшин и кликнул Горислава. После чего меня проводили к Добрыне, где я его и напоил взваром. Владимир по-прежнему сидел в комнате, мало обращая на нас внимание.

После чего Горислав велел меня накормить, от чего я не стал отказываться. Вечером я еще раз напоил ромашковым взваром Добрыню и наполнил его силой жизни. Ночевать пришлось на подворье князя, по домам нас никто не отпустил.

Утром же мои действия повторились, а днем у Добрыни прошел жар и судороги. Наследующее утро он пришел в себя, чему несказанно обрадовался Владимир.

Я же во время суматохи вокруг родича князя смог переговорить с попавшимся мне на глаза Путимиром и спросить у него о Ружице и о том, что ее ждет. На что получил весьма лаконичный ответ, что казнит ее князь, так как она чуть Добрыню не извела окончательно. А мне девку стало жаль, все же она правильно поступила.

В этот день нас никто не отпустил, несмотря на то что Добрыне стало легче, мы продолжали поить его травами, на что он кривился и ругался на нас.

Рано утром всех, кто принимал деятельное участие в излечении Добрыни, собрали на подворье, на котором разместился князь Владимир, сидя в своем резном кресле, возле которого на лавочке восседал бледный и похудевший Добрыня.

Как по мне, Добрыне бы еще полежать, но кто бы меня слушал, да и надо, видать, показать всем, что он оклемался и отравление не удалось.

Каждого из нас подзывали к князю, и они тихо беседовали, а князь или кивал, или передавал кошель с монетами. Последним подозвали меня.

— И чего же ты хочешь, Яромир, за свою работу и излечение моего родича? — спросил князь.

Прежде чем ответить, я поклонился в пояс.

— Княже, прошу отдать мне Ружицу, — тихо проговорил я.

— Ружицу? — с недоумением переспросил князь.

К нему подскочил Горислав, который находился поблизости, и зашептал на ухо.

— А, эту змеюку, это можно, — улыбнулся Владимир и, хлопнув в ладоши, сказал: — Ведите ее сюда.

Спустя с десяток минут ее приволокли к нам и бросили под ноги к князю.

Девчонка была вся избита, так что живого места на ее лице не было. Она силилась подняться, но не смогла.

— Я, новгородский князь, волею своей за преступления травницы Ружицы, которая злоумышляла против Добрыни, ближнего моего человека, хотел приговорить ее к лишению живота. Но в милости своей оставляю ей жизнь, отныне она холопка и принадлежать будет целителю Яромиру, — довольно произнес князь.