Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Немолодой и солидный на вид, Гиляровский рядом с Шаляпиным производил впечатление матерого медведя. Но они сразу нашли общий язык. Заговорили о Волге. Дядя Гиляй начал рассказывать о том, как он бурлачил в молодости. А потом, когда гости съехались и комната постепенно наполнилась, он хлопнул себя по лбу и сказал, доставая из принесенной сумки какой-то сверток:

— Чуть не забыл, Татьяна Львовна… Вот эту колбаску прислали из Миргорода… Это, скажу я вам, не колбаска, а улыбка природы!..

Гости все прибывали, а дядя Гиляй удобно уселся в некрасовское кресло и начал рассказывать свои бесконечные истории — смешные и печальные. А он умел рассказывать.

Пришел Савва Мамонтов. Седой, энергичный человек с огненными глазами, он сразу стал центром внимания. И дядя Гиляй невольно отступил на второй план, чутко понимая, что так нужно.

Шаляпин откровенно любовался Мамонтовым. Удивительный человек! Как он много знает и может тонко и ненавязчиво рассказать и показать. Приняв дело отца, он построил Ярославскую железную дорогу, наладил несколько заводов… Но быстро остыл к предпринимательству и стал заниматься тем, к чему давно лежала душа: десять лет тому назад, в 1885 году, он открыл Частную московскую оперу, написал либретто оперы «Камора», а музыку сочинил Эспозито. Организовал у себя завод керамики и сам на всю жизнь увлекся майоликой. К тому же недурно пел неаполитанские песни. Да, он был заметной фигурой в художественной жизни Москвы и Петербурга… В его имении Абрамцеве Шаляпин еще не был, но повсюду только и слышал о прибежище молодых художников, писателей, артистов.

Шаляпин понял, что Мамонтова надо держаться: у него есть средства, есть бескорыстие по-настоящему влюбленного в искусство и понимающего в нем толк. А главное — он может дать свободу творить, может предоставить возможность делать то, что художнику захочется, не будет ограничивать какими-то искусственными рамками полет фантазии…

Шаляпин понимал, что его голос покоряет многих слушателей и воспринимается как нечто небывалое. Но он знал также и то, что ему еще предстоит много работать, многому учиться, чтобы всего себя раскрыть полностью.

В тот вечер у Щепкиной-Куперник он пел, а потом, когда все развеселились и стало уже шумно, лихо отплясывал ойру с крошечной тетей Татьяны Львовны, артисткой Малого театра А. П. Щепкиной.

Глядя на Федора, Татьяна Львовна думала: «А ведь до этого каким неуклюжим и стеснительным был… Казался даже нелюдимым. Да он и сейчас производит впечатление неуклюжего. Длинный, белокурый, с круглым, открытым русским лицом. Этакий простой паренек с Волги… Так и хочется надеть ему синюю пестрядинную рубаху да лапотки…»

— Федор Иванович! — окликнула его Татьяна Львовна. — Вы не хотите как-нибудь пойти к Ермоловой? Она была на «Фаусте», и вы ей очень понравились…

— С удовольствием! Я давно восхищаюсь ее талантом. Никогда не забуду своего впечатления от ее игры в «Орлеанской деве»…

В Москве Шаляпин часто бывал в Малом театре, конечно, тогда, когда сам не был занят в спектакле. Смотрел на великую Ермолову и восхищался ее умением перевоплощаться, создавать образы, столь непохожие друг на друга. Он удивлялся порой, когда узнавал, что играет их одна и та же артистка…

Татьяна Львовна вскоре сообщила Шаляпину, что Ермолова ждет их. Когда они пришли, Федор засмущался при виде необычной обстановки в квартире знаменитой актрисы. Все было скромно в этом доме. Ни роскошной мебели, ни дорогих ковров. Картины по стенам, книги…

Навстречу им вышла немолодая улыбающаяся женщина. И он оробел. Шел вроде бы уверенно, большой и сильный, а теперь не знал, куда руки девать, они ему мешали.

Растерялась и Ермолова при виде этого юношески свежего лица.

— Как… это Шаляпин? В вашем Мефистофеле столько сатанинского, столько философской иронии… А вы вон какой…

— Да уж извините… Какой есть, — сконфуженно пробормотал он.

Среди своих сверстников Шаляпин был заводилой всех розыгрышей, любил рассказывать анекдоты в своей артистической среде и вообще был душой общества, веселый, общительный, о таких обычно говорят, что они за словом в карман не полезут. А тут долго не мог преодолеть робость перед великой актрисой… Но вскоре смущение словно бы притаилось где-то в глубине души, и Шаляпина полностью захватили непреодолимое любопытство и творческая жадность, так все было здесь ново и неповторимо.

— Говорят, вы ушли из императорского Мариинского театра? — Мария Николаевна усадила гостей напротив себя и участливо смотрела на молодого человека. — Что же вас привлекло у Мамонтова? У него и оркестра хорошего нет, да и репетируют мало…

— Свобода меня привлекла, Мария Николаевна. — Шаляпин твердо взглянул на знаменитую актрису. — Мамонтов говорит мне: делай что хочешь в моем театре, раскрывай свой талант. Вот это и повлекло меня сюда, в Москву. А в казенном театре мне не давали петь то, что я хочу и могу.

— Может, вы и правильно поступили… Ничего нет для актера дороже творческой свободы. — Мария Николаевна тяжело вздохнула.

— А что, неужто и вас затирают? — простодушно удивился Шаляпин.