Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Дела вроде бы складывались неплохо при могучей поддержке директора императорских театров. В Вене и Мюнхене поставили оперу «Гарольд». Благодарен Направник и за то, что Всеволожский написал Фигнеру письмо, порекомендовал ему участвовать в «Нижегородцах» Направника. А потом это хорошее отношение вдруг менялось, неожиданно наступало охлаждение. Ему, прямому и честному человеку, трудно было понять, чем все это вызвано… Бывало и раньше, что в течение сезона он не раз замечал, что прежнее столь дорогое для него расположение директора переходило шаг за шагом в охлаждение. И приходилось думать, переживать, не чувствуя за собой никакой вины в отношении к личности Ивана Александровича, которого он считает светлым человеком в дирекции императорских театров. Да и к своим служебным обязанностям он стремился относиться добросовестно, ведь уж сколько раз бывало, что из ста двух выступлений театра в сезон он управлял оркестром в семидесяти двух со ста семьюдесятью репетициями. Так что тут его не в чем упрекнуть. Значит, возникали другие причины, уже личного характера… Но какие? В управление или административные дела без согласия Всеволожского он не вмешивался, потому что ему давно дали понять, что он не состоит при русской опере старшим дирижером, и его мнение в художественных вопросах, в подборе репертуара, заключении и возобновлении контрактов становилось бесполезным и как бы некомпетентным. Как невыразимо больно было испытывать несправедливое отношение за свою долгую и беспорочную службу! Ясно, конечно, что его оклеветали и успели в своей некрасивой и темной проделке восстановить Всеволожского против него… Ведь получал он раздраженные письма от Всеволожского, которые его как громом поражали. И каждый раз это бывало тогда, когда ему было особенно тяжело из-за семейных неурядиц, когда он был физически и морально издерган: серьезно прихворнула жена, его добрейшая Варвара Эдуардовна, сын внушал какое-то беспокойство своими душевными поисками, далекими от столбовой дороги современных молодых людей, пришлось его по совету врачей отправить снова в Крым, а потом на Кавказ… Если бы не Петр Ильич Чайковский, оказавшийся на Кавказе, вряд ли что-нибудь Саша сообщил бы родителям, изнывавшим от тоски и неизвестности… А тут еще удар… Мучительные нравственные страдания, вызванные боязнью остаться без работы в такой тяжелый момент своей жизни, без материального обеспечения, — это кого хочешь подкосит…

Многим казалось, что плохим людям из дирекции не выжить, но жизнь с каждым годом доказывала их неистребимость. На смену одним приходили другие, тоже ничего общего с искусством не имеющие, и все шло по-старому, все по той же системе. Да и чего же требовать-то от них… Посадили бог знает кого управлять таким делом, откуда же взяться сразу и опытности, и знаниям… Но что хочет Всеволожский от него, почему такая немилость с той стороны, откуда давно ему уже ничто не грозило? Если б он знал, что так произойдет, он согласился бы на предложение стать директором консерватории… А разве можно было бросить театр, в который он столько вложил своих сил, страсти, организаторского таланта… И сколько людей благодарны ему за усилия, которые он вложил в русскую оперу… Разве может он забыть, как Федор Стравинский горько жаловался на то, что накануне закрытия сезона с ним единственным из всех перворазрядных артистов не возобновили контракт. Он старался его утешить и заверить, что и его контракт будет возобновлен. Вот ведь как бывают невнимательны чиновники дирекции. Да, голосовые данные его невелики, но из басов Стравинский у нас единственный с талантом и пользуется в течение многих лет полным уважением всей публики…

Как же было не оставить его до окончания службы в нашей труппе, талантами скудной… А столько лет уж продолжается наш теноровый голод. И чем дальше, тем более обостряется. Сколько лет Флорьянский ожидал приглашения, но ведь так и не пригласили, и Прага оставила его, дав ему прибавку. А теперь платить за него двенадцать тысяч гульденов неустойки никто, конечно, не будет. Так и потеряли прекрасного тенора. Правда, можно его приглашать на гастроли, но это уж совсем другое дело. Можно пригласить Преображенского, но с условием: непременно исполнять главную роль в опере Танеева… Однако может ли Преображенский часто исполнять роли, подобные роли Ореста? Вряд ли… А не попробовать ли снова Ивана Ершова, говорят, он в последнее время прогрессирует? Может, попробовать его в роли Дубровского… Ох, какое у него было невеселое прошлое лето. Жена настолько захворала, что ее пришлось снарядить в путь на лечение — сначала в Виши, а потом где она только не была… И всюду бесполезно, болезнь уже не остановить. Только работа его и спасала от тоски и скуки. «Дубровский» уже поставлен в Мариинском театре. 3 января 1895 года опера успешно прошла, публика тепло принимала и автора, и солистов. И все-таки что-то не удовлетворяло автора.