Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— Ну как же! Помню наизусть, заучил, как роль. «Верховный жрец — господин Шаляпин. Певец не в меру смелый и развязный. Для начинающего артиста, не выяснившего себе правильно артистического назначения, такие качества несимпатичны, и на основании их предугадать будущность молодого артиста не только трудно, но и невозможно. При должном понимании молодым неопытным артистом беспредельного совершенства искусства развязность и смелость на сцене, в художественном отношении, ведут всегда к отрицательным результатам. Смелость при неопытности и слабом знании обнаруживает недостаток самосознания, без которого правильное развитие артиста невозможно. Развязность, смелость по плечу неразборчивой массе, одобрение которой он принимает обыкновенно за художественную оценку, увлекается и становится угодником толпы, неразборчивой в сфере изящного. Голос господина Шаляпина, пошатнувшийся в среднем и низком регистре вследствие форсированных высоких тонов, хотя и красивых, получил старческую вибрацию в двух упомянутых регистрах. Г-н Шаляпин не без способностей, но петь и играть совсем не умеет».

— Вот-вот, не все здесь справедливо, но мысль о том, что артисту необходимо глубокое самосознание, беспредельное совершенствование своего искусства, справедлива. Вы чаще всего полагаетесь на природные данные, мало работаете над ролями, мало вникаете в то, что автор хотел сказать тем или иным образом… Пусть Цунига — маленькая, с твоей точки зрения, роль, но ведь и ее можно сыграть глубже, а не так развязно, как ты ее сыграл…

— Да это я нарочно!.. Чтоб им пусто было!.. Дирекция не дает мне ходу, все вторые роли поручает… Зачем? В чем дело? Раз я не справился с труднейшей ролью Руслана, то меня тут же зачислили в рядовые члены труппы и в отношении меня стали автоматически действовать неумолимые законы канцелярии: почтенные бороды и вицмундиры, сидящие в канцелярии, привыкли составлять табели о рангах по возрастному признаку. Такой-то прослужил в театре пятнадцать лет — ему один почет, другой прослужил двадцать пять лет — ему другой почет. Все распределяется по выслуге лет…

— Нет, Федор, ты не прав и несправедлив. Не могу ничего тебе сказать по поводу канцелярии и чиновников в вицмундирах, но что касается певцов в вашем театре, то они все, за редким исключением, первоклассны. Стравинский, Корякин, Серебряков, даже Фигнер — все это выдающиеся певцы, с превосходными голосами, с прекрасными артистическими данными. Ах, Федя, работать и работать нужно…

— Как работать-то?.. Я и хочу работать… Но мне неинтересно играть судью в «Вертере», князя Верейского в «Дубровском», Панаса в «Ночи перед Рождеством» или лейтенанта Цунигу… Я хочу сыграть того же Мельника, а мне не дают…

Столько обиды и огорчения было в голосе и в лице молодого человека, что Корганов пристально поглядел на него: уж не случилось бы чего-нибудь неприятного, от Федора всего можно было ожидать.

— Тебе же давали возможность отличиться, а ты не воспользовался, так что же мучиться-то, придет еще такая возможность.

Корганов пытался успокоить Шаляпина и внушить ему мысль, что ничего страшного не произошло в его жизни: подумаешь, отводят тебе маленькие роли, ничего, вникни в эти роли, сыграй как следует…

— Мне сейчас дали клавиры на лето, ни одной приличной роли. Одна большая роль графа Робинзона…

— Да это прелестная комическая опера Чимарозы! Столько в ней тонкого изящества и жеманной грации конца восемнадцатого века…

— Посмотрел я ее, и она мне не понравилась. Не моя это роль…

— Не торопись, Федор…

Целый час длился этот важный для Федора разговор во время обеда у Кюба.

— Вы знаете, Василий Давидович… — Шаляпин на секунду задумался. — Не удовлетворяет меня то, что я делаю… Я жалею иной раз, что не играю в драме… Пение не может выразить так много, как живое слово, сказанное драматическим актером… Вот Горбунов. Двумя-тремя словами может показать целую картину, как живые встают передо мной услышанные в его исполнении бытовые сцены, сколько там жизни, остроты… И сколько полезного может извлечь из его исполнения слушатель…

— А ты попробуй соединить оперу с драмой, — посоветовал Корганов.

— Да не получится…

Глава четырнадцатая Чиновники и артисты

Пришло лето. «Пале-Рояль» опустел, многие разъехались на гастроли, на дачи.

Федор, забрав казенные клавиры, переехал в Павловск, где он отдыхал вместе с виолончелистом Мариинского театра Вольф-Израэлем. Гулял по парку, ловил рыбу. Вместе с аккомпаниатором Таскиным ежедневно разучивал те маленькие роли, которые ему поручили подготовить к следующему сезону. И горько сетовал на свою судьбу. Столько надежд связывал Шаляпин с поступлением на сцену прославленного театра, но ни одной сколько-нибудь заметной роли ему не придется играть в следующем сезоне. В Панаевском театре он бывал занят и в главных ролях, а тут обречен на фактическое безделье. Неужто он будет всю жизнь исполнять только малые роли… Как в этих маленьких ролях соединить драму с оперой, петь-то совсем нечего, а уж играть и подавно. Так и промелькнет жизнь незамеченной…