Восхождение. Кромвель

Это была глупая, детская выходка, не достойная короля. Представителям нации следовало бы над ней посмеяться и не придавать ей никакого значения, но они были больше ораторы, чем политики, грубый приём председателя их оскорбил и вызвал недобрые чувства к самому королю. Прения полились и нередко затягивались до самого вечера, и председатель не считал нужным в положенный срок их прерывать. Впрочем, они были пылкими лишь на словах и вполне мирными по существу. Лишь немногие пытались накалить обстановку и вместо министров и прихлебателей обвинить самого короля. Их останавливали сами представители нации. Порочить монарха они не считали уместным. Больше того, спокойно выслушивали речи приверженцев короля, которые настойчиво требовали сначала обсудить вопрос о субсидиях, а потом заняться правами нации и парламента. Им вежливо отвечали, что права превыше всего, и продолжали настаивать на своём.

Прения явным образом заходили в тупик. Король и парламентарии не уступали друг другу. Собственно, Карл, прислушайся он к английским традициям, должен бы был уступить, но, утверждая абсолютизм, он должен был их отрицать и по этой причине не в состоянии был пойти на компромисс. К тому же у него был легковесный, нетерпеливый характер. Ему следовало подождать, пока ораторы выговорятся и к ним возвратится способность рассуждать хладнокровно. Но государь возмущался, с каждым днём чувствовал себя всё более оскорблённым неуступчивыми речами и торопился сломить сопротивление представителей нации всеми доступными и недоступными средствами.

Прежде всего потребовал вмешательства лордов. Лорды пригласили парламентариев на совместное заседание и настаивали на том, что вопрос о субсидиях необходимо рассматривать прежде вопроса о правах нации и парламента, как того хочет король. Те молча возвратились к себе и единодушно постановили, что лорды превысили свои полномочия и нарушили привилегии общин, поскольку они имеют права заниматься субсидиями только после того, как постановление о субсидиях будет вынесено нижней палатой.

Король чувствовал своё бессилие, раздражался и наконец решил сделать вид, что готов пойти на уступки. Его представитель в палате общин дал обещание: если субсидии будут даны, король на всё время субсидий откажется собирать корабельные деньги, которые отказался утвердить ещё предыдущий парламент. Это была только хитрость. Она без нужды раздразнила парламент. С новой силой в палате общин вспыхнули прения. Вновь полились речи Джона Пима, Джона Гемпдена и Оливера Сент-Джона. Они в один голос потребовали признать незаконным сбор корабельных денег не только в прошедшие времена, но и в будущем.

Таким образом возбуждение всё нарастало. Представители нации решили самостоятельно, за спиной короля вступить в переговоры с шотландцами, принять и выслушать в палате общин их депутатов и выяснить из первых уст, что заставило их поднять восстание против законного короля. Пока их гонцы спешили в Шотландию и возвращались обратно, они согласились обсудить вопрос о субсидиях. Сумма представилась им чрезмерной, неисполнимой. Кое-кто из ораторов объявил прямо, что таких денег нация не имеет. Это мнение было поддержано большинством. Поступило предложение субсидии дать, но не определять их количество, пока король не подтвердит права нации и парламента. Присутствовавший на заседании Генрих Вен, государственный секретарь, ставленник королевы, потребовал слова и объявил, что король может принять только то, что просил. Генеральный прокурор Эдуард Герберт тут же его поддержал. Собравшиеся сперва изумились, потом пришли в благородное негодование. Теряя благоразумие, они решили не дожидаться депутации от шотландцев. В тот же миг общность интересов Англии и Шотландии стала для них очевидной. Поступило предложение подготовить петицию, которая осуждала бы войну короля с его шотландскими подданными. Правда, ночь уже наступила. Прения пришлось отложить.

О намерении представителей нации тотчас было доложено королю. В шесть часов утра король собрал Государственный совет. Совет единодушно постановил немедленно распустить и этот парламент, причём впоследствии утверждали, что постановление было принято исключительно по настоянию Томаса Уентворта графа Страффорда. Не успели депутаты пятого мая 1640 года собраться на заседания и открыть желанные прения, как им было объявлено, что парламент распущен. Его малоплодотворная деятельность продолжалась чуть более трёх недель. По этой причине он был прозван Коротким.

Спустя час Эдуард Хайд, будущий лорд Кларендон, тридцати двух лет, из Дейтона, встретил случайно Оливера Сент-Джона. Жизнерадостный Хайд был печален. Напротив, всегда меланхоличный, угрюмый Сент-Джон был весел и оживлён. Он спросил печального Хайда, что так сильно угнетает его. Хайд ответил с упрёком:

— То же, что и многих честных людей: ведь распущен столь мудрый парламент, от которого все мы ждали помощи в нашем горестном положении.

Оливер Сент-Джон неожиданно рассмеялся: