Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

Мы прочитали, издали, потом допечатали дополнительные тиражи, и постепенно эта книга за последние годы вошла в сознание русской патриотической интеллигенции. Теперь Башилова в России знают лучше, нежели в колониях русской эмиграции, и на то есть причины. Когда в следующие приезды в Россию наших аргентинских друзей мы стали расспрашивать у них о судьбе автора, они не сразу, осторожно, не торопясь, рассказали нам, что он из «второй волны», что его настоящая фамилия Тамарцев, что сначала в послевоенные годы, попав из Европы в Аргентину, писал исторические исследования по русским XVI–XVIII векам, занимался беллетристикой, много печатался. Но потом стал издавать и популяризировать главный труд своей жизни, смысл которого был в том, что начиная с петровских времен в культурной и правительственной элите России шла непрерывная борьба между западным антирусским масонским началом и национальной волей, что, будучи разгромленными в эпоху Николая I, масонские силы переформировались и стали орденом либерально-демократической интеллигенции – так назвал их Башилов, настоящий глубокий и оригинальный историк. Именно тогда ему был закрыт доступ во все эмигрантские газеты и журналы, и последние годы жизни он, нищенствуя, перебиваясь кое-как книжной торговлей, на последнем дыхании дописывал свой труд, закончил его в нищете и забвении и умер чуть ли не голодной смертью, выброшенный из среды эмиграции как своеобразный диссидент, инакомыслящий, пошедший поперек всех любимых и непререкаемых мифов об «исторической миссии русской эмиграции».

Мне кажется, что Владимир Солоухин вращался в русских домах Европы и Америки, где не знали, а если и знали, то не любили Башилова и старались не вспоминать и не рассказывать о нем. И это обстоятельство не могло не сказаться на книге «Чаша».

Когда Владимир Алексеевич с восхищением приводит в «Чаше» список именитых фамилий с надгробий парижского кладбища Сент-Женевьев-де-Буа – Толстых, Сперанских, Муравьевых, Пестелей, Оболенских, Вяземских, Гагариных, Кочубеев и других, то мне опять вспоминается Борис Башилов, аскет и подвижник, с его доказательными и жесткими оценками дворянских и боярских родословных, из которых выходили и декабристы, и просвещенные масоны, и «агенты влияния», будущие революционеры и нигилисты, убежденные западники, поколениями подтачивавшие государственные и народные основы русской жизни. Как это ни прискорбно, но перечни фамилий на страницах Башилова и Солоухина, историка и поэта, во многом совпадают.

Я вспоминаю свои встречи с людьми первой и второй «волн» эмиграции, их гостеприимство, их русскую душевность, но одновременно и понятную мне нетерпимость в спорах о судьбах России.

Однажды в одном из австралийских университетов, в среде русских преподавателей и студентов я прочитал вслух знаменитое стихотворение Ахматовой «Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам…», думая, что стихи взволнуют моих слушателей и введут разговор в сложное многогранное русло. Но вдруг одна из женщин яростно бросила мне в лицо обвинение Анне Ахматовой в том, что она чуть ли не большевичка и прислужница режима, предательница России. Ахматовой, которая писала о своей судьбе: «муж в могиле, сын в тюрьме – помолитесь обо мне». Она осудила Ахматову только потому, что Анна Андреевна в начале двадцатых годов сделала как русская женщина свой, патриотический выбор:

Но вечно жалок мне изгнанник,

Как осужденный, как больной,

Темна твоя дорога, странник,

Полынью пахнет хлеб чужой.

Я изумился и буквально потерял дар речи. Вот она, фанатичная обоюдоострая нетерпимость, ее застарелое эхо! Мы уверены в том, что все, кто эмигрировал, – предатели России. Они – в том, что предатели все, кто остался… Было это уже в 1991 году. Вот какие страсти еще недавно бушевали в эмигрантских русских душах.

А сколько было споров о власовской трагедии и о Власове! Именно эта темная страница истории до сих пор разделяет наше и эмигрантское понимание Великой Отечественной войны.

– Так кто мы, власовцы – герои или предатели? – вопрошал меня один из власовских ветеранов.

– Да просто пылинки истории, несчастные люди, сбитые с ног ее ураганом, – отвечал я ему.