Много позже, уже в перестроечные годы, когда только ленивый не обрушивался на советскую власть и не клеймил большевиков, из теле– и радиопередач, а также журнальных и газетных публикаций как-то получалось, что благословенную перестройку и гласность всем своим «смелым и бескомпромиссным» творчеством готовили исключительно и только те самые «шестидесятники», а вот Солоухина подавали однобоко – только как ниспровергателя образа Ленина, который, безусловно, не был лишен отдельных недостатков, но все же…
Мы много в то время говорили с Владимиром Алексеевичем на тему крушения коммунизма и активной роли в этом процессе наших горе-либералов.
– Видишь ли, нам с либералами пока по пути, – говорил он. – Это, образно говоря, нечто вроде группового возвращения с какой-нибудь пирушки. Вышли вместе и вместе идем в одном направлении – в сторону стоянки такси. А когда доберемся до нее, то, сев в такси, определенно поедем в совершенно разных направлениях…
– Эх, если бы можно было подговорить таксистов выставить на лобовое стекло табличку «Либералов не обслуживаем», – размечтался я…
На многолюдных митингах той поры В. А. Солоухин часто говорил, что коммунистическую скверну следует изживать на корню, а не на уровне веток и кроны, и поэтому выводить на чистую воду надо прежде всего Ленина и его банду, разрушивших вековые устои самобытной России. И только во вторую очередь можно вести речь о тех, кто сменил их на руководящих постах, тем более, что Отечественная война вынудила сталинскую плеяду ослабить идеологическую узду и хоть частично, но обратиться все же к национальным историческим и духовным ценностям.
И вся доморощенная либеральная нечисть мстила за это русскому писателю сначала потоками клеветы и издевательств в открытой прессе, а потом – излюбленным приемом замалчивания вплоть до полного остракизма. Настолько, что в скорбные дни кончины и похорон великого поборника русского слова и духа суммарное эфирное время, которое отвели его памяти все наши телеканалы вместе взятые, едва ли превышало 1,5–2 минуты!
Я не без гордости вспоминаю, что мы с женой нередко оказывались своеобразным «полигоном» для апробирования новых произведений писателя, становясь первыми читателями еще неопубликованных вещей. Всякий раз, выражая свое восхищение от прочитанного, я подчеркивал, что из его творений первым среди равных считаю «Смех за левым плечом».
– И ты можешь обосновать это свое предпочтение? – спрашивал Владимир Алексеевич.
– Во-первых, – говорил я, – это самое православное Ваше произведение. Романтический образ души, устремляющейся из глубин бесконечности в рождающееся тело младенца, ориентируясь на надкупольные кресты сельского храма – это восхитительно! Но главное – это тема воспитания новоявленной души в сознании, что она никогда не оказывается вне очей Божиих и что только от нее самой зависит, будет ли плакать за правым плечом Ангел-хранитель и злорадно хихикать за левым – бес-искуситель. Вообще тема «Христос и дитя» в этой повести дана не менее блистательно, чем в «Лете Господнем» у Шмелева.
– А во-вторых?
– Во-вторых, философичность. Я имею в виду размышления о трех линиях исторического развития человечества. О пути физического совершенствования как устремленности к животному состоянию (зверь сильнее и ловчее человека), о пути интеллектуального развития и, соответственно, научно-технического прогресса как не только экологического самоубийства, но и объективной причины приумножения зла на земле, и, наконец, о третьем пути – пути к Богу, «к добру, к душевной чистоте, к душевному благородству, к духовному богатству и накоплению духовных ценностей». Но у меня еще есть и «в-третьих». Это – гимн великим патриархальным ценностям основного костяка русской нации – крестьянского сословия. Пусть описание советской деревни 20-х годов дано у Вас в образе катастрофически деградированного нового способа хозяйствования, но еще не влезла чуждая народному духу власть в исконную крестьянскую педагогику. И деревенский мальчик воспитывается на вечных ценностях веры, уважения и любви к труду, семье, земле, человеку, наконец, Родине – малой и большой. И преподаются ему эти ценности не только великой молитвенницей и труженицей Степанидой Ивановной, но и старшими братьями и сестрами, и патриархальным дедом, и сверстниками-односельчанами, и самой окружающей природой русского раздолья, всей атмосферой гармоничной деревенской жизни.