Читаем Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине полностью

Много позже, уже в перестроечные годы, когда только ленивый не обрушивался на советскую власть и не клеймил большевиков, из теле– и радиопередач, а также журнальных и газетных публикаций как-то получалось, что благословенную перестройку и гласность всем своим «смелым и бескомпромиссным» творчеством готовили исключительно и только те самые «шестидесятники», а вот Солоухина подавали однобоко – только как ниспровергателя образа Ленина, который, безусловно, не был лишен отдельных недостатков, но все же…

Мы много в то время говорили с Владимиром Алексеевичем на тему крушения коммунизма и активной роли в этом процессе наших горе-либералов.

– Видишь ли, нам с либералами пока по пути, – говорил он. – Это, образно говоря, нечто вроде группового возвращения с какой-нибудь пирушки. Вышли вместе и вместе идем в одном направлении – в сторону стоянки такси. А когда доберемся до нее, то, сев в такси, определенно поедем в совершенно разных направлениях…

– Эх, если бы можно было подговорить таксистов выставить на лобовое стекло табличку «Либералов не обслуживаем», – размечтался я…

На многолюдных митингах той поры В. А. Солоухин часто говорил, что коммунистическую скверну следует изживать на корню, а не на уровне веток и кроны, и поэтому выводить на чистую воду надо прежде всего Ленина и его банду, разрушивших вековые устои самобытной России. И только во вторую очередь можно вести речь о тех, кто сменил их на руководящих постах, тем более, что Отечественная война вынудила сталинскую плеяду ослабить идеологическую узду и хоть частично, но обратиться все же к национальным историческим и духовным ценностям.

И вся доморощенная либеральная нечисть мстила за это русскому писателю сначала потоками клеветы и издевательств в открытой прессе, а потом – излюбленным приемом замалчивания вплоть до полного остракизма. Настолько, что в скорбные дни кончины и похорон великого поборника русского слова и духа суммарное эфирное время, которое отвели его памяти все наши телеканалы вместе взятые, едва ли превышало 1,5–2 минуты!

Я не без гордости вспоминаю, что мы с женой нередко оказывались своеобразным «полигоном» для апробирования новых произведений писателя, становясь первыми читателями еще неопубликованных вещей. Всякий раз, выражая свое восхищение от прочитанного, я подчеркивал, что из его творений первым среди равных считаю «Смех за левым плечом».

– И ты можешь обосновать это свое предпочтение? – спрашивал Владимир Алексеевич.

– Во-первых, – говорил я, – это самое православное Ваше произведение. Романтический образ души, устремляющейся из глубин бесконечности в рождающееся тело младенца, ориентируясь на надкупольные кресты сельского храма – это восхитительно! Но главное – это тема воспитания новоявленной души в сознании, что она никогда не оказывается вне очей Божиих и что только от нее самой зависит, будет ли плакать за правым плечом Ангел-хранитель и злорадно хихикать за левым – бес-искуситель. Вообще тема «Христос и дитя» в этой повести дана не менее блистательно, чем в «Лете Господнем» у Шмелева.

– А во-вторых?

– Во-вторых, философичность. Я имею в виду размышления о трех линиях исторического развития человечества. О пути физического совершенствования как устремленности к животному состоянию (зверь сильнее и ловчее человека), о пути интеллектуального развития и, соответственно, научно-технического прогресса как не только экологического самоубийства, но и объективной причины приумножения зла на земле, и, наконец, о третьем пути – пути к Богу, «к добру, к душевной чистоте, к душевному благородству, к духовному богатству и накоплению духовных ценностей». Но у меня еще есть и «в-третьих». Это – гимн великим патриархальным ценностям основного костяка русской нации – крестьянского сословия. Пусть описание советской деревни 20-х годов дано у Вас в образе катастрофически деградированного нового способа хозяйствования, но еще не влезла чуждая народному духу власть в исконную крестьянскую педагогику. И деревенский мальчик воспитывается на вечных ценностях веры, уважения и любви к труду, семье, земле, человеку, наконец, Родине – малой и большой. И преподаются ему эти ценности не только великой молитвенницей и труженицей Степанидой Ивановной, но и старшими братьями и сестрами, и патриархальным дедом, и сверстниками-односельчанами, и самой окружающей природой русского раздолья, всей атмосферой гармоничной деревенской жизни.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное