Восхождение тени

Он и Сакри вышли из дверей Зала зеркал в огромное помещение, где столпились жители сумеречной страны – сотни разных мастей и самого причудливого, на взгляд принца, облика, и тем не менее странным образом он узнал их всех – красные колпаки, тоннельные стучаки, троу ростом с дерево – и даже знал, что место, в котором все они ждут, называется Палата зимнего пира.

Когда королева, а по пятам за ней и Баррик прошли мимо, вся толпа присоединилась к ним, держась позади: плачущие женщины и маленькие мужчины со звериными глазами, крылатые тени и другие, с лицами грубо сработанных каменных статуй, вливались в процессию, пока она не заполнила собой коридор и не растянулась так, что принц уже не видел, где она кончается, эта река сверхъестественной жизни. Он последовал за Сакри по лабиринту незнакомых коридоров, но названия и представления скользили по ним, как отражение по глади пруда: Отдохновение печального дудочника, Светлица стенаний, Место, где расстались Осторожность и Плывущая Птица…

Наконец они вышли под открытое небо, пересекли сад каменных глыб, перекрученных, словно они ворочались в дурном сне, – и здесь дождь обрызгал ему лицо и намочил волосы. Это ощущение было таким привычным и таким узнаваемым, что на миг все другие мысли развеялись и Баррик стал просто самим собой, каким всегда был – до Границы теней, до Спящих, до поцелуя Иннира.

«Каким я стану? – принц уже не испытывал такого страха, как раньше, но всё же было горько думать о том, что он утратил. – Прежним собой я никогда уже не буду.»

На дальней стороне сада – Жучиного недремлющего сада, как нашептали ему мысли, где Слуга Дождя держал в плену Короля птиц и рассказал ему, каков будет конец мира, – они вошли под своды просторного покоя, где единственным островком света было неширокое кольцо свечей на полу, и пустого – за исключением тех самых свечей и тела, лежащего на плоском камне в центре горящего огоньками круга. Глаза Баррика наполнились слезами. Ему не нужно было спрашивать, кто там лежит. Теперь хоровой шёпот в голове только мешал ясно осознать свои чувства. Тот, кто сейчас покоился на камне перед ним, за один-единственный день стал для него почти отцом – нет, больше: Иннир отнёсся к нему с такими терпением и добротой!

Королева стояла, глядя на тело своего мужа. Повязка пропала, глаза короля были закрыты, он словно спал. Баррик сделал несколько шагов вперёд и медленно опустился на колени, не в силах долее выносить тяжести этого момента.

«Сын Первого камня, Олень Прядающий, Слабый телом и высокий умом… – это, перебивая друг дружку, как воркующие голуби, торопились нашептать голоса. – Предатель! – нет, тот, кому сам Горбун…!»

«Смотри, каков я, – со вздохом произнёс другой, далёкий голос. – Так мал. И так потерян!»

В изумлении Баррик огляделся.

– Иннир? – это был точно голос короля, вне всяких сомнений.

«Не покидайте меня!» – он послал свою мысль вслед королевским. Остальные воспоминания, голоса, призраки, эти бессчётные тени и обрывки понимания, что нынче преследовали его, все рассеялись перед этим призывом, но чем бы ни была та часть сущности Иннира, что коснулась юноши, теперь она уже пропала.

– Старый дуралей, – тихо проговорила королева, глядя на бледное застывшее лицо супруга. – Прекрасный слепой старый дуралей.

Похороны Властелина ветров и мыслей прокатились перед Барриком вздувшейся, затапливающей берега рекой, течение которой несёт с собой мешанину всяких неопознаваемых предметов.

В этом тёмном, полном ропота приглушённых голосов покое неясные тени собрались вокруг короля, чтобы спустя какое-то время снова разойтись, звучали плачи и напевы, изредка раздавались странные звуки, сопровождаемые странными жестами, какие Баррик не мог соотнести с проявлением ни одной из человеческих эмоций. Одни жесты выражения скорби были чрезвычайно сложны, как театральные представления или храмовые ритуалы, и длились, кажется, часами, а другие оказывались не более чем взмахами крыльев над безжизненным телом Иннира. Баррик услышал речи, в которых понимал каждое слово, но смысла притом совершенно не улавливал. А иные из пришедших оплакать короля, стоя у его ложа, издавали один лишь утробный звук – и он открывался в сознании Баррика целой книгой, словно история, какие барды рассказывают в Ночь Сиротки – из тех, что начавшись на закате, продолжаются до рассвета.