ВОСХОЖДЕНИЕ В ЗАТЕРЯННЫЙ МИР2

Герои «Затерянного мира» принадлежат своему времени. Вместе с тем они его отрицание (особенно это заметно на тех страницах, где Меллоун встречается с Глэдис). Они романтичны, эти герои Конан Дойля, их не удовлетворяет буржуазная обыденность окружающего; одних манят загадки природы, других — приключения. В том и другом случае они менее всего обыватели.

Романтично и место действия. Не только в географическом смысле. Конан Дойль отталкивается сразу и от реальности и от легенды. Этот ход —совсем по-другому — прослежен Макиннисом. Вначале был миф об Эльдорадо, «стране золота», которая скрывается где-то в дебрях Южной Америки. А также, добавим, миф о «стране вечной молодости», о прекрасных городах, которые таятся в тех же непроходимых джунглях. Миф магнетизировал и ослеплял, начиная с конкистадоров и вплоть до начала двадцатого века, он подстегивал многих, заставлял преодолевать невероятные трудности, и, таков парадокс истории, устремление к ложной цели ускоряло географические открытия, обогащало науку и все человечество.

Отблеск легенды (достаточно вспомнить экспедиции полковника Фосетта) не погас в дни Конан Дойля. Но уже отчетливо проступила реальность. В том числе реальность недоступного и потому таинственного плато Ро-райма. Литература по-своему распоряжается красками действительности. Герои Конан Дойля ищут не Эльдорадо, хотя,. очутившись на плато, они не отказываются от кстати подвернувшихся алмазов, которые там и должны были быть согласно легенде. Этих людей влечет научная загадка, тайна, скрытая за отвесными стенами плато. «Затерянный мир», в котором обитают динозавры и первобытные люди, —это уже новый, сотворенный по законам литературы миф, который отличается от прежнего своей заведомой условностью и научной, что ли, устремленностью. Автор никого не обманывает, пишет откровенно фантастический роман, прекрасно зная, что читатель не спутает литературу с реальностью.

Но вместе с тем —таково условие, таков парадокс! — истинный писатель стремится к предельной убедительности и достоверности изображаемого. Читатель должен поверить, что «так было!». Иначе книга оставит его равнодушным. И Конан Дойль, помимо прочего, тщательно выписывает все известные ему географические реалии. Что может, берет из очерков путешественников, которые видели плато Рорайма. Но остается и налет легенды (кстати, те же легендарные алмазы —или не столь легендарные? — ищет и Макиннис...).

Мастерство писателя оказалось таким, что поколения читателей воспринимали реальное на стыке Гайаны, Венесуэлы и Бразилии плато сквозь призму литературной фантазии. Оттого это место стало вдвойне заманчивым. Так действует искусство. В нем есть своя магия, которая не тддается расчленению и анализу.

И вот — замкнулось. Легенда — реальность — литератур-ный вымысел — снова реальность: мы вместе с альпиниста-м и вступаем в «затерянный мир»... Все восходит из жизни, и все в нее погружается.

Подлинный «затерянный мир» что-то проиграл в сравнении с романтическим, а что-то и выиграл. Во всяком случае, сам Макиннис и его друзья не разочарованы. Конечно, они знали, что никаких динозавров им не встретится. Но надеялись, что «затерянный мир» и вправду окажется удивительным местом. Так и вышло. Артур Конан Дойль звал не зря...

Интересно, что документальное повествование Макинниса в своем чисто литературном качестве кое в чем созвучно повести Конан Дойля. Внешне они, разумеется, антиподы: здесь — документ, там^- фантастика. Здесь — быт, экспедиционные тяготы, жизненные, вплоть до проблемы уборной, неустройства — все то, из чего на девяносто девять процентов и складывается «реальная романтика» преодоления и победы. Там — романтика в чистом, облагороженном и, чего, таить, приукрашенном виде. Все так. Но автор «Восхождения в затерянный мир» вовсе не лишен литературного дара. Его повествование отнюдь не протокол спортивного достижения. Под пером Макинниса оживают характеры, мы видим его спутников еще и глазами художника. Обоим произведениям присущ юмор, меткий, ненавязчивый, чисто английский, хотя у Макинниса местами и более грубоватый, чем у Конан Дойля. Здесь литература смыкается не только с жизнью, но и сама с собой.