Мой комментарий был добавлен в квадратных скобках для того, чтобы помочь читателю выстроить цепь событий, и, на мой взгляд, он нес в себе ту информацию, которую можно было почерпнуть из слов Броме: ее беседа с Фишером состоялась за четырнадцать-семнадцать дней до заключительного штурма.
За несколько недель до появления нашей книги на прилавках книжных магазинов в издательство «Мартин Пресс» пришло письмо[129]
от Джейн Броме. Меня поразил сухой и формальный стиль, резко контрастирующий с ее обычной живой манерой общения. В своем письме Броме высказывала недовольство тем, как были приведены в книге ее слова[130]. По ее мнению, в таком виде цитата «вводила читателя в заблуждение», ей «придавалось излишне большое значение» — ведь ни с кем больше Фишер этим планом не поделился. Честно говоря, почему Джейн решила отказаться от своих слов, я так и не понял. Ведь совсем недавно она сама говорила о том, что содержание ее разговора с Фишером существенно проясняло картину происходившего на Эвересте.Спустя три недели после этого письма ко мне пришел факс от Кракауэра. Обильно цитируя письмо Броме, Кракауэр протестовал против моего использования слов Джейн в «Восхождении». У меня сложилось впечатление, что он был сбит с толку и раздосадован этой публикацией[131]
.В своем «Послесловии» Кракауэр, взяв за основу письмо Броме, с помощью сомнительных аргументов развил целую теорию с единственной, как мне кажется, целью: убедить читателя в том, что одобрение Фишером решения Букреева о спуске — событие маловероятное, если не невозможное. Привожу доводы Кракауэра и мои возражения:
1. «…ДеУолт предпочитает не замечать тот факт, что единственным подтверждением его гипотезы о наличии заранее продуманного плана служат воспоминания Броме об одном-единственном разговоре с Фишером». (Кракауэр, «В разреженном воздухе», «Послесловие», илл. изд.)
Моя уверенность в существовании у Фишера такого «плана» (по выражению Броме) как «способа достижения цели» (по определению из словаря) основывается, во-первых, на показаниях Броме и, во-вторых, на словах самого Фишера, сказанных, по крайней мере, четырем различным людям, в правдивости которых я не сомневаюсь. Фишер говорил им, что пригласил Анатолия в экспедицию во многом из-за того, что в случае непредвиденных обстоятельств тот был способен оказать клиентам необходимую помощь.
2. «…было бы неверно истолковывать слова Фишера так, словно бы у него и в самом деле наготове было что-либо, напоминающее настоящий план действий». (Кракауэр, «В разреженном воздухе», «Послесловие», илл. изд.)
Я никогда не утверждал, что у Фишера был «наготове» окончательный план, но я ни на минуту не сомневаюсь, что он всегда держал эту мысль в голове. В этом убеждает и его беседа с Броме. Кто действительно оказался у Фишера «наготове», так это Букреев, находившийся в четвертом лагере, где, как выяснилось, он и был больше всего нужен.
3. «Прежде чем „Восхождение“ было опубликовано, Броме отправила письмо ДеУолту и издательству „Мартин Пресс“, в котором писала, что ДеУолт отредактировал ее слова, существенно изменив их смысл». (Кракауэр, «В разреженном воздухе», «Послесловие», илл. изд.)
В своем письме от 8-го октября 1997-го года Броме
Обсудив этот вопрос с «Мартин Пресс», мы решили, учитывая указанный Броме срок, заменить фразу в скобках на более подходящую. Но какую? Броме в своем письме так и не уточнила ни дату своего отъезда из базового лагеря, ни дату беседы с Фишером.
Я решил еще раз внимательно просмотреть все эпизоды в книге, связанные с Броме, собираясь вставить одно-два уточняющих предложения о дате ее отъезда из базового лагеря.
Каково же было мое удивление, когда я наткнулся на фразу, которую не заметил в своих предыдущих поисках. В десятой главе говорилось[132]
, что Броме выехала из базового лагеря рано утром 22-го апреля (по непальскому времени). Как же я сразу не догадался, что дату отъезда из базового лагеря проще всего было вычислить по времени возвращения Броме в Сиэтл. Вместо того, чтобы допытываться у нее, что происходило в те дни на Эвересте, куда разумнее было попытаться узнать, когда она вернулась в Сиэтл.