Восковая фигура

Потом он довольно смело принялся рассматривать зловещие фигуры. Ведь это были всего-навсего манекены из воска. Но Хьюсон никак не мог избавиться от неприятного ощущения: он все время чувствовал сверлящий взгляд воскового француза на своем затылке.

«Спокойно! Мои нервы начинают сдавать,— подумал он.— Обернуться, чтобы полюбоваться на этот разодетый манекен,— значит поддаться страху».

Но тут в его ушах зазвучал и другой голос:

«Ты не хочешь обернуться, потому что боишься его».

Несколько мгновений эти голоса спорили в его воображении, а затем Хьюсон слегка повернул голову и краем глаза посмотрел назад. Среди группы фигур, застывших в неестественных позах, фигура страшного маленького француза казалась поразительно живой, может быть, просто потому, что свет падал прямо на нее. При виде этой маски кротости, которую с таким дьявольским мастерством художник воплотил в воске, Хьюсон отшатнулся. «Это всего лишь восковая маска»,— успокаивал он себя.

И вдруг ему показалось, что в группе фигур, стоявших перед ним, что-то изменилось. Криппен, например, оказался чуть левее, чем был. «Или это оттого, что я сам немного передвинулся?». Да, но вот Филд или Грей, кто-то из них только что пошевелил рукой. Хьюсон с трудом перевел дыхание, как будто поднимая огромную тяжесть. Он вспомнил слова своих шефов об отсутствии у него воображения и чуть не рассмеялся. Вынув из кармана блокнот, он начал быстро делать заметки для будущей статьи.

«Зловещая тишина. Неподвижность фигур. Как на дне морском. Гипнотизирующий взгляд доктора Бурдетта. Кажется, будто они шевелятся».

Тут он чуть не выронил блокнот и в ужасе обернулся. В комнате кто-то зашевелился. Он бы мог поклясться, что на этот раз он не ошибся. А может быть, это все-таки его собственные нервы? Или это опять Криппен, улучив момент, когда он на него не смотрел? Нельзя доверять этому негодяю. Стоит только перестать за ним следить, как он снова принимается за свои штучки. Да и все они на один лад. Теперь он раскусил их, сказал он себе, приподнимаясь с кресла. Нет, он уйдет, уйдет немедленно. Он не останется с ними ни минуты.

Но Хьюсон снова опустился в кресло. Это просто малодушие. Какое право он имеет уйти? Ничтожество, безработный журналист! Ведь они не могут двигаться, эти болваны из воска! Нужно твердо это запомнить, и тогда все будет хорошо.

Нет, нет, бежать отсюда, бежать, и как можно скорей! Он уже достаточно насмотрелся, чтобы написать статью. Десять статей. Почему бы не уйти, на самом деле? «Утреннему эхо» ведь безразлично, как долго он здесь оставался, лишь бы материал был хороший. Только ночной сторож будет над ним смеяться, а директор, кто его знает, может не заплатить ему обещанных пяти фунтов, которые ему так необходимы.

Нет, это уж слишком! Мало того, что они шевелятся, они еще и дышат! Это нестерпимо! Кто это дышал на него? Или это его собственное дыхание? Он оцепенел, напряженно вслушиваясь и стараясь не дышать.

Нет, это вздор, это невозможно. Что из того, что они — точная копия убийц? Ведь они сделаны из воска, набиты опилками и поставлены здесь для развлечения этих пресыщенных любителей сильных ощущений. Они не могут ни шевелиться, ни говорить.

Но упорный, пронизывающий взгляд доктора Бурдетта заставил его обернуться. Больше того. Хьюсон вдруг повернул кресло и очутился лицом к лицу с этими страшными гипнотизирующими глазами. И тут его собственные глаза широко раскрылись, его рот исказила гримаса ужаса, и из его горла вырвались хриплые звуки:

«Вы шевелитесь, будьте вы прокляты! Да, да, не отрицайте! Я видел!» — закричал он. И вдруг он умолк и застыл, как человек, затертый в арктических льдах, уставившись прямо перед собой.

Доктор Бурдетт спокойно, не спеша спускался со своего пьедестала с жеманной осторожностью дамы, выходящей из автобуса. Затем он поклонился Хьюсону и произнес:

— Добрый вечер, мосье. Едва ли нужно объяснять вам,— продолжал он на превосходном английском языке с легким иностранным акцентом,— что до того момента, как я подслушал ваш разговор с господином директором, я и не подозревал, что буду иметь удовольствие провести эту ночь в вашем обществе. Вы не можете ни пошевельнуться, ни говорить без моего разрешения. Но слышать меня вы должны прекрасно. Что-то подсказало мне, что вы несколько нервны. К сожалению, я должен вас разуверить, мой дорогой сэр. Я не привидение и не оживший чудом манекен, а настоящий живой доктор Бурдетт.

Он сделал паузу, откашлялся и, переступая с ноги на ногу, продолжал: