Воскресенье

Она пріѣзжала послѣ обѣдни въ огромной неуклюжей каретѣ, запряженной старыми откормленными лошадьми, съ сѣдобородымъ кучеромъ на козлахъ и сгорбленнымъ, но все еще представительнымъ лакеемъ на-запяткахъ.

Когда въ дверяхъ залы появлялась маленькая фигурка Марьи Семеновны, я даже забывалъ о бабушкиной кулебякѣ и стремительно бросался ей навстрѣчу. Она входила, привѣтливо раскланиваясь и здороваясь со всѣми, усаживалась въ голубой гостиной постоянно на одно и то же мѣсто, а я прятался за спинкой ея кресла и наблюдалъ.

Вотъ она кладетъ къ себѣ на колѣни неизмѣнный вышитый ридикюль, тихонько снимаетъ перчатки со своихъ крошечныхъ сухихъ рукъ, сверкающихъ дорогими кольцами, бережно укладываетъ перчатки въ ридикюль, а изъ него вынимаетъ вышиванье. Я замираю отъ восторга — это значитъ, что Марья Семеновна пріѣхала не съ короткимъ визитомъ, а останется, пожалуй, и обѣдать, это значитъ, что вотъ скоро, скоро начнутся ея разсказы.

И дѣйствительно, проходитъ нѣсколько минутъ, въ гостиной ведется оживленный разговоръ; но вотъ чье нибудь слово, чье нибудь сообщеніе, новость дня или слухъ, наводятъ Марью Семеновну на какое нибудь воспоминаніе, и она ужъ разсказываетъ. Разговоръ стихаетъ, всѣ ее слушаютъ. Умѣнье разсказывать, завладѣвая всеобщимъ вниманіемъ — это особый талантъ, и такимъ талантомъ Марья Семеновна обладала въ высшей степени. Не отрываясь отъ своей работы, отъ какой то вѣчной прошивки, и только изрѣдка поднимая спокойные темные глаза на окружающихъ, она тихимъ, пріятнымъ голосомъ начинала обыкновенно не съ самаго происшествія, а съ его обстановки, объясняла характеры дѣйствующихъ лицъ, рисовала цѣльную картину, въ которой всѣ малѣйшія подробности были на своемъ мѣстѣ и являлись полными интереса.

Если-бы записывать за Марьей Семеновной, то это вышли бы прекрасные художественные разсказы; если бы Марья Семеновна вздумала писать сама то, что разсказывала, и писала бы такъ же хорошо, какъ разсказывала, то она, конечно, оставила бы по себѣ большое литературное имя, но она, насколько я знаю, никогда ничего не писала; да и вообще замѣчательные разсказчики въ большинствѣ случаевъ бываютъ плохими писателями. И что очень важно, и что большая рѣдкость — Марья Семеновна никогда не повторялась, — ея память хранила въ себѣ неисчерпаемый запасъ всевозможныхъ эпизодовъ, приключеній; это была живая хроника старой русской жизни конца XVIII и начала XIX столѣтій.

Марья Семеновна принадлежала къ старому роду, членовъ котораго и теперь можно встрѣтить во всевозможныхъ углахъ Россіи; ея жизнь была разнообразна въ высшей степени, разнообразна и печальна. Она пережила мужа, всѣхъ дѣтей, внучатъ, и осталась одна въ своемъ старомъ московскомъ домѣ.

Постоянное горе, тяжкія сердечныя утраты, не сломили ея крѣпкаго здоровья; но что онѣ имѣли на нее огромное вліяніе — это несомнѣнно. Только искренняя вѣра, только дѣйствительное искреннее смиреніе, помогли ей примириться съ тяжелой жизнью. Оставшись одна, она посвятила себя молитвѣ и добрымъ дѣламъ и вотъ тутъ-то близко сошлась съ дѣдушкой, который былъ ея руководителемъ и совѣтникомъ. Но, тратя всѣ свои средства на ближнихъ, она никогда ни однимъ словомъ не заикалась о томъ постороннимъ; молясь неустанно, она никогда не выставлялась своимъ благочестіемъ. Ее знали и встрѣчали не какъ извѣстную богомолку и благодѣтельницу, а какъ милую и интересную старушку — и только.

Никто даже не жалѣлъ ее за понесенныя ею утраты, за ея одиночество; многіе и совсѣмъ не знали объ обстоятельствахъ ея жизни, потому что она тщательно это всѣхъ ихъ скрывала, потому что, говоря обо всемъ и обо всѣхъ, трогательно передавая чужія несчастія, чужія приключенія, — она ни словомъ не заикалась о своихъ несчастіяхъ, о своихъ собственныхъ приключеніяхъ. Въ разнообразныхъ разсказахъ, передаваемыхъ ею, она никогда не являлась дѣятельнымъ дѣйствующимъ лицомъ, а проходила только простою зрительницею.

Ея тяжело прожитая жизнь, ея горькое горе и утраты были для нея слишкомъ священнымъ крестомъ, и этотъ крестъ она рѣшительно и твердо это всѣхъ скрывала и всегда умѣла такъ держать себя, что никто не рѣшался прикоснуться къ ея святынѣ… Давно умерла Марья Семеновна, какъ и очень многія изъ тѣхъ кто такъ мирно и весело бесѣдовалъ съ нею и внимательно слушалъ ея разнообразные разсказы въ голубой гостиной дѣдушкинаго дома. Когда ее хоронили, за ея гробомъ не тянулся длинный рядъ экипажей, не много свѣтскихъ знакомыхъ проводило добрую и интересную старушку въ послѣднее жилище; но вся улица буквально запружена была другого рода знакомыми, никому неизвѣстными ея друзьями, которые вдругъ объявились.