Воскресение

И вот 12 марта 1895 года он пишет в дневнике: «Нынче захотелось писать художественное» (т. 53, с. 11). И на первом месте среди этого «художественного» для него — «Коневская», то есть «Воскресение». Вскоре и начинается работа над новой — первой законченной редакцией романа. Действие теперь приурочено уже к восьмидесятым годам. «…Уяснилось важное для Коневской, — записывает Толстой в дневнике 4 июня, — именно двойственность настроения — два человека: один робкий, совершенствующийся, одинокий, робкий реформатор и другой — поклонник предания, живущий по инерции и поэтизирующий ее». Это одна сторона, одно направление в разработке сложного характера Нехлюдова. Далее Толстой намечает и другую сторону, тесно связанную с первой: «О как хорошо может выйти Коневская! Как я иногда думаю о ней. В ней будут два предела истинной любви с серединой ложной» (т. 53, с. 35).

В трактате «О жизни», завершение которого непосредственно предшествовало первым подступам к «Воскресению», Толстой писал, что истинная жизнь, жизнь «разумного сознания» всегда хранится в человеке, как она хранится в зерне, и наступает время, когда жизнь эта обнаруживается. Однако на пути к истинной — духовной — жизни стоит «инерция» жизни животной. В преодолении этого «противоречия человеческой жизни», в борьбе с инерцией совершается движение к нравственному возрождению, к «воскресению». В первой законченной редакции романа, датированной 1 июля 1895 года, герой и предстает таким «двойным» человеком, в котором «в различное время проявлялись два различные, даже совершенно противоположные человека»: один строгий к себе, верующий в возможность нравственного совершенства и стремящийся к нему, другой — «живущий по инерции», близорукий, ничего не видящий, кроме наслаждения, жизнерадостный человек, бездумно отдающийся своим страстям.

Толстого волновала и другая мысль, высказанная в приведенной выше дневниковой записи от 4 июня — «о двух пределах истинной любви с серединой ложной». «Так случилось это страшное дело <падение Катюши>, — говорится в первой законченной редакции романа. — Но ведь, собственно, не случилось ничего ужасного, случилось самое обыкновенное дело, то соединение мужчины и женщины, от которого произошли все мы и от которого продолжается род человеческий. Ужасно было то отношение к этому делу, которое было тогда в душе Нехлюдова». Это «ужасное отношение», результат инерции животной жизни, — отношение нравственной безответственности, гибель, крах истинной любви. Нехлюдов должен воскреснуть к духовной жизни, преодолев инерцию, и вновь обрести истинную любовь, переступив «середину ложную».

В соответствии с этим замыслом в первой законченной редакции Толстой завершает сюжет соединением главных героев, «воскресающих» для новой жизни. Такая развязка, такой исход отношений героев, «завязавшихся» в далекие годы их юности, был важным этапом на пути художественного осуществления идеи возрождения, воскресения. Но уже первые еще не читатели, а слушатели этой редакции романа (6 и 7 августа 1895 года Толстой читал ее гостям Ясной Поляны) почувствовали «натянутость» «благополучного окончания». Среди гостей был и композитор С. И. Танеев, записавший в дневнике: «Вторая половина романа еще не отделана и не производит такого впечатления, как первая. <…> Весь конец будет переделан, и уничтожено благополучное окончание. <…> Очень хорошо, <…> что это будет сделано; конец, в том виде, как его читал Л. Н., очень натянут»[90].

Жизнь Нехлюдова, «дело» Нехлюдова, «страшная, мучительная работа», начавшаяся в душе Нехлюдова с того момента, как он узнает в подсудимой Любке Катюшу, составляли основу сюжета романа в первой законченной редакции. Катюша — все еще на заднем плане повествования. И хотя Нехлюдов хочет «воскресить ее», все же не «воскресением» Катюши озабочен пока что Толстой. Лейтмотив характеристики Катюши здесь — «мертвая женщина», «изуродованный труп», «полуидиотка». И только на последней странице бегло говорится о «первой минуте» ее «пробуждения», которое в конце концов наступает после женитьбы на ней Нехлюдова.

24 октября 1895 года Толстой записывает в дневнике: «Брался за «Воскресение» и убедился, что <…> центр тяжести не там, где должен быть…» (т. 53, с. 62).

Обдумывая пути перестройки не удовлетворявшей его редакции романа, Толстой вскоре, в дневниковой записи от 5 ноября 1895 г., высказал мысль, которую следует считать переломной во всем сложном и длительном процессе писания «Воскресения»: «Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идет «Воскресение». Ложно начато. Я понял это, обдумывая рассказ о детях — «Кто прав?»; я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они предмет, они положительное, а то тень, то отрицательное. И то же понял и о «Воскресении». Надо начать с нее» (т. 53, с. 69).