Воскресение Маяковского

Втянули? Примазались? Казалось бы, очевидно. Не будь среди них тогда Маяковского, кто бы стал о них говорить сейчас, кто бы вспомнил их имена? Все так, и все же совершенно иначе. Понятно, что Маяковский был необходим футуристам (всем обобщенно - "Гилеям", Лефам, Рефам...) как единственный среди них несомненный талант и как единственный профессионал. И у них было нечто несомненно реальное, в любой момент ощутимое! А поскольку они были не разлей вода (так всегда объявлялось почтеннейшей публике), то как бы и все они, несуществующие, становились реальностью.

Но и они ему были нужны.

В их самом первом совместном манифесте, с его знаменитым Пароходом Современности, по меньшей мере два декларативных пункта принадлежат лично Самому Маяковскому: о "парфюмерном блуде Бальмонта и мужественной душе сегодняшнего дня" и еще - "стоять на глыбе слова "мы" среди моря свиста и негодования".

Не надо думать, что это случайные выкрики, имеющие чисто скандальный смысл. Все тогда продумывалось очень тщательно.

"Мужественная" душа Маяковского могла ощущать себя таковой, только находясь в определенном отношении и к чужим (Бальмонт), и к своим ("мы"). Враги, чужие, блуд, чириканье - это уже как бы само собой, но трудно не увидеть закономерности и в непременном наличии у главаря-горлопана старшего друга-наставника. Кто же он? Сначала - женоподобный Бурлюк, "с лицом и повадками гермафродита (Б.

Лившиц). Потом-Брики, он и она, тоже в среднем составляющие нечто среднее, и даже фамилии - как два варианта одной...

Но, конечно, этим значение "мы" не исчерпывалось. Маяковский должен был в каждый момент ощущать себя частью направленной силы, и двое-трое боевых крикунов, готовых, как казалось, глотку порвать за друга создавали ощущение такой принадлежности. Впоследствии принадлежность к вполне реальной и гораздо более мощной силе не отменила этого положения. Просто к цепкой защите родных имен прибавились жестокие драки с "чужими своими" за право соответствовать и выражать.

И была еще причина, быть может, главная, по которой Маяковский и футуристы нуждались друг в друге и друг к другу тянулись. Это - совпадение сферы действий.

Уникальный и бесспорный талант Маяковского располагался именно в той самой области, где действовала бездарность всех остальных: в области оболочек, средств воздействия, механических разъятий и сочленений, декларативных утверждений и самохарактеристик - то есть в том рациональном, упрощенном мире, где жила его пустующая душа. И как ни отличался он от остальных, как ни велика была между ними дистанция, это все же дистанция, а не пропасть. Его стихи выделяются с первого взгляда, но они немыслимы в другом сборнике, как он сам немыслим в другом сборище.

Он был не просто сам по себе, он был коронованный король графоманов и так же нуждался в их шумной свите, как они - в его несравненном величии.

4 В ранней юности Маяковский был причастен к подполью. В тридцать лет Каменский летал на аэроплане. В предоктябрьские дни тридцатидвухлетний Хлебников посылал Александру Федоровичу Керенскому, которого он еще совсем недавно ввел в число Председателей Земного Шара, издевательские письма и телеграммы, называя его Александрой Федоровной. (Это гениальное изобретение впоследствии позаимствовал у него Маяковский для своей Октябрьской поэмы.)

Этим списком, пожалуй, исчерпывается летопись смелых поступков будетлян-футуристов. Никто из них ни разу не вступился за слабого, никто никогда не воспротивился силе, если иметь в виду не номинальную силу, а реальную, главенствующую во времени. Начало первой мировой войны - это взлет патриотического самосознания и возможность заработать на лубках и открытках.

Ах, как немцам под Намюром досталось по шевелюрам.

Немец рыжий и шершавый разлетался под Варшавой.

Такие и прочие стишки Маяковского предшествовали наскипидаренному Юденичу.

Но затем господствующее настроение в обществе сменяется на антивоенное. Горький спасает его от фронта, устраивает чертежником в автошколу. Его сестра, с восторгом, выходящим за всякие рамки, напишет, что Володя "за одну ночь выучился чертить автомобили". Сам Маяковский скажет об этом скромнее: "притворился чертежником". Он исправно исполняет все поручения, и 31 января 17-го года начальник школы генерал Секретен награждает его медалью "За усердие". А уже через месяц после этого события Маяковский арестовывает генерала, отвозит его в Думу и сдает в карцер. Разумеется, он действует не один, а в составе большой веселой компании, но он, по свидетельству очевидца, "один из самых активных". За что? Такой вопрос не ставился. "Решили, раз министров свезли в Думу, значит, надо доставить туда и этого господина". Это был первый поступок Маяковского после Февральской революции, и он в те дни с большим увлечением рассказывал о нем Горькому...

Наконец, наступает для всех неожиданный и все-таки долгожданный Октябрь.

Магическое слово "переворот" - то самое, о чем мечтали футуристы. Отныне сила не бурлит в обществе, а твердо и сурово стоит у власти. Футуристская ориентация в этих условиях легко предсказуема.