Воскресение Маяковского

Предлагаю как-нибудь в вечер хмурый придти ГПУ и снять "дамбле" половину играющих себе, а другую - МУРу". Это 22-й год. А еще недавно, в 1915-м... Таких сопоставлений великое множество, но они неизменно забавны. "А я вчера, не насилуемый никем, просто снял в "железку" по шестой руке три тысячи двести со ста". Снимал он и в 22-м не меньше, но и тогда и теперь хорошо знал, "когда написано, почему написано, для кого написано"...

* Есенину приписывают такую эпиграмму: "Вы думаете, кто такой Ося Брик?

Исследователь русского языка? А он на самом-то деле шпик и следователь ВЧК"...

* Я подумал сейчас, какую славную метафору, на добрый десяток строк, мог бы развернуть Маяковский из этого червя.

* Вы скажете: как Пушкин. Я отвечу: не так, иначе! "От примет ничего, кроме вреда, нет". Уже в том хотя бы решающая разница, что Пушкин не писал сатирических стихов с такими названиями.

*. Эта часть его проекта почти сбылась. Миллион триста тысяч начных работников в одной лишь отдельно взятой стране - чем армия, если угодно, народов?

* Анонимность большинства прижизненных работ Федорова тоже, видимо, произвела на него впечатление. Не отсюда ли идея публиковать "без фамилии" "150 000 000"?

Глава деcятая СМЕРТЬ

1 И вот человек, смертельно страшащийся смерти и всего, что может ее приблизить, громогласно провозгласивший своей религией продление и возобновление жизни,- пишет за два дня прощальную записку и стреляет себе в сердце. И его нет...

Мы читаем историю с известным концом, и конец этот маячит у нас перед глазами, и смещает акценты, и круто меняет ракурс. Всякая жизнь завершается смертью, но не всякая - насилием над собой. Он это сделал и оставил нам чувство несчастья и мучительный вопрос "почему?". Точка пули в его конце есть точка под вопросительным знаком, для него - конец, а для нас - начало бесконечных споров и домыслов. Я даже допускаю, что этот вопрос был с самых первых страниц единственным, всерьез занимавшим читателя, и он терпел все прочие наши рассуждения ради единственного ответа. Разумеется, он будет разочарован: такого ответа нет и не может быть. Нет ответа, заключенного в одной фразе, не нуждающегося ни в каких уточнениях, не доступного никаким возражениям. Мотивация - вообще загадочная вещь, а тем более мотивация такого поступка, а тем паче совершенного таким человеком.

Самоубийство - почти всегда неожиданность. Вряд ли кто-нибудь всерьез мог предполагать, что Марина Цветаева повесится, и тем более - когда и где именно.

Но коль скоро это произошло, каждый, кто знал ее жизнь, характер, стихи - мог бы назвать не одну, а несколько причин, любой из которых было бы достаточно.

Самоубийство Маяковского всех застало врасплох, в том смысле, что никто не мог назвать ни одной причины, и поэтому каждый называл несколько, объединяя вместе все неприятности, какие только приходили в голову. Но и вместе они не становились причиной.

Неуспех выставки, отсутствие Бриков, замужество Яковлевой, разрыв с Рефом, провал "Бани", наконец, грипп...

Помню, в школе, когда учитель литературы упоминал об этом пресловутом гриппе, мы переглядывались и кивали: ну ясно, сифилис! (Тем более, что недавно прочли, ничего не поняв, стихотворение с таким названием.) Кто же станет всерьез говорить о гриппе как о причине самоубийства!

И хотя сифилиса уж наверное не было, нельзя не признать, что в этих подозрениях, не в сути их, а в самом наличии, есть своя закономерная логика. Это логика личности Маяковского, его двойственности, его вросшей маски и неправды каждого его проявления, вплоть до самого страшного и трагического.

Что школьники,- образованные взрослые люди, самые талантливые из взрослых людей пали жертвой этой неправды.

Бедная, удивительная Цветаева, с присущей ей искренностью и страстью, но и с присущей лишь ей любовью к лингвистике, бросила в мир слова о самосуде, о суде поэта над собой как единственно возможном суде над поэтом. Много позже Борис Пастернак повторил этот возглас почти дословно, а Юрий Анненков даже припомнил фразу, будто бы сказанную ему Маяковским перед последним отъездом на родину. В том смысле, что, мол, тебе хорошо, ты остаешься в Париже, а мне вот надо туда, к ним...

Прав Булгаков: кто пишет сентиментальней, чем женщины? Разве что некоторые мужчины.

Умный злой Ходасевич никого не убедил: он был хоть и умный, но злой.

Романтическая покаянная версия была принята большинством голосов. В общем случае это выглядело следующим образом.