Воскресение Маяковского

Строго говоря, уже тогда футуристы были интересны Чуковскому лишь как окружение Маяковского, как его предшествие и фон для его работы. Еще не было дистанции восприятия, необходимой для каких-то общих выводов, но главное Чуковский увидел уже тогда. Он увидел, что Маяковский — «плоть от их плоти. Не будь их, не было бы и его».

2

Трое самых главных, самых деятельных и самых шумных поэтов-футуристов, по отдельности так живо описанных Чуковским, сегодня представляются нам чем-то усредненным, чем-то вроде почетного караула на встрече великого Маяковского, где мелькают лишь светлые пятна лиц и перчаток. А порой и совсем уж из другой области: вроде урок-телохранителей вокруг большого пахана… Кто из нас с сегодняшнего расстояния отличит Каменского от Крученых и обоих вместе — от Бурлюка? Кто, не будучи специально уполномоченным, добровольно захочет этим заняться? Совершенно очевидно, что те различия, которые нам удалось бы выявить, проделав неимоверно скучную работу, ничего не изменили бы в нашем отношении к этим безвозвратно забытым авторам.

Остается Хлебников. Титулованный гений, Председатель Земного Шара, Возрождение Русской Литературы (это тоже—не название процесса, а титул)…

Он, конечно же, был одаренным человеком. В его безумном, смещенном с осей бормотании, то детски наивном, то педантично ученом, проскакивают поразительно яркие и точные строки, а порой поэтический объем доходит до нескольких строф. И все же он не написал ни одного стихотворения и уж тем более ни одной поэмы.

Всякий текст Хлебникова — это только заявка, образец, сообщение о возможности. Он ни к кому не обращен, никуда не движется и ни к чему не приходит. Знаменитое хлебниковское «и так далее…», обрывавшее чуть ли не каждое чтение, — это и есть итог и концовка любого стиха.

Он обладал оригинальным лингвистическим чутьем, но в стихе оно проявлялось всегда рационально, с неуклонной болезненной конструктивностью. Самовитость слова, отрыв его от предмета, замена исконных чувственных связей и органических свойств восприятия строгими логическими законами, выводимыми по аналогии из частного случая, — все это очень хорошо укладывается в общую клиническую картину.

Хлебников был одаренным человеком, может быть, даже гениальным человеком, но такого поэта «Хлебников» — не было. Все же есть какая-то утилитарная значимость в каждом читательском контакте с поэтом, для чего-то же мы читаем стихи, что-то такое из них получаем. Но что, кроме запоздалого любопытства или чисто филологического интереса, может заставить нас сегодня читать Хлебникова? Какой возможен душевный контакт с его непрерывно распадавшейся личностью?

«Хлебников — не поэт для потребителя. Его нельзя читать. Хлебников — поэт для производителя».

Так писал о нем Маяковский. Замечено удивительно точно. Особое свойство языковых открытий Хлебникова — в том, что, не наполненные живым содержанием, не связанные движением личности, в собственном контексте они бессмысленны, в лучшем случае забавны, не более. Но зато, усвоенные другими поэтами, переваренные, измененные до неузнаваемости, как бы сами становятся содержанием и новым особым качеством. И это тем верней, чем сильней и богаче личность поэта.

Не было такого поэта — «Хлебников», но явление такое, и очень важное, в русской литературе было и есть.

Однако и такого футуриста тоже ведь не было. Он даже термина самого не мог принять, и предложенный им неологизм «будетляне», несмотря на буквальное значение корня, всей своей языковой сутью обращен не в будущее, а в прошлое. Так можно сказать обо всем, что он сделал. Быть может, именно потому он так легко прошел в будущее, а футуристы остались, затерялись в прошлом.

Его строки читали с шумных эстрад, его именем подписывали манифесты, печатали его на обложках сборников — сам же он был всегда в стороне или двигался пассивно в том потоке, куда в данный момент попадал.

Хлебников — одно, футуристы — другое. Это очень рано почувствовал Чуковский, это ясно понял Тынянов.

И если Хлебников — гениальный безумец, аналитик-изобретатель, то Крученых — уже просто скучный обманщик, Каменский — пустозвон-балагур, а Давид Бурлюк — еще и хитрый деляга. Что же связывало с ними всеми Маяковского?

Сначала попробуем ответить на вопрос, что связывало их друг с другом.

В те веселые годы Бурлюк так выражал свое кредо:

«Все человеческие отношения основаны только на выгоде. Любовь и дружба — это слова. Отношения крепки только в том случае, если людям выгодно друг к другу хорошо относиться».