Воскресение в Третьем Риме

– С ней хуже. Знаете, это тот случай, когда эвтаназия обоснованна. Она не умирает и не приходит в себя. Боюсь, она мучается, но не может сказать. У нее здоровое сердце, так и пересадил бы его кому-нибудь. Но об этом и думать нечего. Эдак она до Страшного суда протянет. Всего хорошего, пока. Вверяю вас вашей сестре.

Доктор Сапс вышел, а ко мне в палату вошла Клавдия и с ней моя крестная Софья Смарагдовна. Клавдия поправила мне подушки и снова вышла. Софья Смарагдовна улыбалась мне со стула, где только что сидел доктор Сапс.

– Клавдия сюда действительно сестрой устроилась, не знаете? – первым делом спросил я.

– Мне ли не знать! Пора тебе знать, что Клавдия твоя сестра.

– Как сестра?

– Очень просто… и не просто. Веточка Горицветова осталась там, в Сибири, беременной, когда расстреляли твоего отца, а Мария Алексеевна тебя у меня прятала. Помнишь: я никогда не сплю. Веточка мыкалась по добрым людям, пока не пришло время ей рожать. В родильном доме нянюшкой работала Дуся Пешкина. Веточка умерла родами, и дочку ее собирались отсылать в дом ребенка. Муж Дуси услышал фамилию покойницы и сразу вспомнил ее. Антон Вальдемарович Адлерберг был племянником Оленьки, бабушки твоей; она за Аристархом Ивановичем замужем была. Вот Антон с Евдокией и удочерили Клавдию, дали ей фамилию «Пешкина».

В эту минуту Клавдия вернулась в палату.

– Что же вы не сказали мне, что вы моя сестра? – спросил я, как спрашивают, который час.

– А зачем было говорить? Я была уверена, что вы знаете.

– Откуда же мне было знать?

– Через Платона Демьяновича. Да и разве не прожили мы с вами всю жизнь как брат и сестра?

Глава одиннадцатая РЕТОРТА

Я ВСЕ еще лежал в отдельной палате, и на душе у меня было неспокойно; я знал, что мою отдельную палату в Трансцедосе у доктора Сапса оплачивает Ярлов. В бескорыстие Ярлова я не верил. Я был уверен, что мне придется поплатиться за его щедроты. Что же ему все-таки от меня нужно? Биографию Чудотворцева он уже заполучил. Она по договору достанется ему если я ее когда-нибудь напишу, о чем пока что не могло быть и речи: руки были скованы гипсом, Клавдия кормила меня с ложечки, лишь кисть левой руки начинала едва-едва шевелиться. Или Ярлов хочет завладеть моим домом? Эта мысль вызывала у меня особую тревогу. Дело в том, что на другой день после встречи с Ярловым в его новом офисе я должен был идти в поселковый совет Мочаловки (теперь он назывался администрацией) насчет закрепления за мной моего участка. (А это называлось приватизацией земли.) Ходили слухи, будто участки, приватизированные своими давнишними фактическими владельцами, скупят некие воротилы из новых русских или выходцы с Кавказа, вьетнамцы, китайцы, арабские шейхи, словом, Гог и Магог. На приватизацию участков выделялось всего несколько дней (по слухам). Надо было для этого отстоять в длиннейшей очереди, в которой стояли день и ночь. Очередь не расходилась даже по ночам, когда двери администрации были заперты. Говорили об обмороках в очереди, даже о смертных случаях: так, от сердечного припадка умер под утро ветеран войны, у которого ничего не было, кроме развалюхи на клочке земли, где старик выращивал картошку питаясь исключительно ею; пенсии ему не хватало даже на хлеб. В эту смертельную очередь должен был встать и я. Опасения были небезосновательны. Неприватизированный участок могли отобрать по закону, которого пока еще не было, но у нас еще не то бывает. Впрочем, приватизация тоже не всегда спасала. Приватизированный участок предлагали немедленнопродать, а в случае отказа сжигали ветхий домишко на этой земле, и тогда поневоле приходилось участок продать. Разумеется, на вырученные деньги невозможно было приобрести даже плохонькое жилье, а нередко деньги крали сразу после получения, и обобранные старушки мыкались пока по знакомым, кое-кто жег костры на пустырях или у наших речек Векши и Таитянки, не надеясь пережить ближайшую зиму. Вырубили знаменитую мочаловскую березовую рощу. На ее месте выросли уродливые махины, называемые коттеджами. Строились и отвратительные подобия замков, уродливо сочетающие готику, барокко и модерн. Сгорело деревянное здание мочаловского летнего театра, где играл иногда и театр «Красная Горка». Этот пожар был воспринят коренными жителями как примета хуже некуда. Безжизненные кирпично-железобетонные драконы подползали к улице Лонгина и к Софьину саду. Под угрозой была Совиная дача, но Клавдия ничего не могла предпринять. Она же так и оставалась бесправной жиличкой. Адриан у себя в Америке, наверное, даже не слышал о развитии событий у нас. Впрочем, на Совиной даче обосновался ПРАКС, а Клавдия дневала и ночевала в Трансцедосе, преданно ухаживая за мной.