Воскрешение из мертвых

— Опять в вину! Да при чем здесь вина! Я просто хочу сказать: я вас пойму, другой поймет, а третий возьмет и превратно истолкует ваши слова, благо вы даете такой повод. Так что я просто предупредить вас считаю нужным. Ну возьмите хотя бы название вашего клуба. Ну почему непременно «поборники»? «Поборники трезвости». Вы, выходит, поборники, а другие — нет? Сразу какое-то противопоставление себя обществу. Исключительность какая-то особая подчеркивается. Не хотите же вы сказать, что общество наше в целом не борется за трезвость?..

— Хочу, — произнес Устинов угрюмо. — Именно это я и хочу сказать.

— То есть как? — изумилась Серафима Петровна.

Однако Устинов не успел ответить. Как раз в этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел Игорь Сергеевич Щетинин.

— Знакомьтесь, — сказала Серафима Петровна. — Игорю Сергеевичу как раз поручено заняться работой вашего клуба, составить, так сказать, объективное представление.

Щетинин весело, по-свойски тряхнул руку Устинова.

«Устинов, Устинов… — мелькнуло у него в голове. — Где-то совсем недавно я слышал эту фамилию… Только вот где…»

Последнее время память что-то стала подводить его. Так и не вспомнив, он сел чуть поодаль от Серафимы Петровны и приготовился слушать. Лицо у него было утомленным, с набухшими, синеватыми подглазьями.

— Вы очень вовремя, Игорь Сергеевич, — продолжала Серафима Петровна. — А то мы с Евгением Андреевичем, по-моему, уже как двое глухих разговариваем. Он меня, во всяком случае, упорно отказывается слышать.

— По-моему, мы уклонились в сторону, — набычившись, сказал Устинов. — Я прошу вас дать мне четкий и ясный ответ: почему было сорвано заседание клуба? Кто дал такое указание?

— К чему этот прокурорский тон, Евгений Андреевич? Я думаю, он здесь совершенно неуместен, — с мягким нажимом произнесла Серафима Петровна. — Мы перед вами отчитываться не обязаны. Если дали указание — значит, сочли нужным.

— Что значит — сочли нужным? Что значит — сочли?! — тут же взорвался Устинов. — А что испытывают люди, когда приезжают издалека, с других концов города и утыкаются в запертую дверь, это вы сочли? Когда даже объяснить им толком, в чем дело, никто не считает нужным, — это, по-вашему, нормально?

— Не нервничайте, Евгений Андреевич, я вам еще раз говорю: не нервничайте. Если мы станем сейчас кричать друг на друга, это делу не поможет…

Чем больше взвинчивался Устинов, тем мягче, терпеливее, рассудительно-спокойнее становилась Серафима Петровна. Сейчас, когда в кабинете появился третий человек — наблюдатель, зритель, — ей, казалось, доставляло особенное удовольствие играть эту роль: роль мудрой, сдержанной, корректной руководительницы и советчицы, понимающей и заранее готовой простить невыдержанность своего собеседника, его заскоки и бестактные выпады.

Устинову, как всегда в минуты раздражения, вдруг начинала мешать изувеченная, словно бы сведенная судорогой рука, он не знал, как ее пристроить.

— Если хотите знать, — продолжала Серафима Петровна, — я всегда была вашей защитницей. Но своими необдуманными высказываниями вы, честно говоря, просто выбиваете почву у меня из-под ног. А если на то пошло, претензии к вам сегодня предъявляются весьма серьезные, причем претензии, я бы сказала, политического характера…

— Именно? — с нервной быстротой спросил Устинов.

— Пожалуйста. В горком партии, например, поступили сигналы о том, что вы на заседаниях клуба утверждали, будто государство наше спаивает народ. Я лично конечно же не хочу верить, что вы могли сказать нечто подобное, но ведь недаром говорится, дыма без огня не бывает. Значит, было что-то, что дало возможность именно таким образом толковать ваши слова. Вы должны помнить, что в идеологической работе, а именно так и только так мы и расцениваем работу вашего клуба, не может быть неточных формулировок. Любая неточность, двусмысленность — это идеологический брак, иного подхода быть не может.

— Нет, все-таки это любопытно, — вмешался в разговор Щетинин. — Давайте поставим точки над «i». Обвинения слишком, мне кажется, серьезны, чтобы от них так легко отмахнуться. По сути, вас обвиняют в том, что вы клевещете на наше государство. Сами подумайте: сказать, будто государство спаивает наш народ, — разве это не клевета?..

— А вы считаете — не спаивает? — перебил его Устинов.

Щетинин распахнул глаза от неожиданности и изумления. Брови его вскинулись.

— Вы что, это серьезно?

— Да, вполне, — сказал Устинов. — Я именно так и считаю и скрывать этого не собираюсь. Я и в ЦК об этом намерен писать.

— Ну, знаете ли… — Щетинин развел руками и взглянул выразительно на Серафиму Петровну. Та молчала, поигрывая шариковой ручкой.

— Ну, знаете ли… — повторил Щетинин. — У меня нет слов. Если человек, которому доверен важнейший участок идеологической работы — борьба за трезвость, за культурный до́суг, начинает говорить с голоса вражеской пропаганды, то это уже, понимаете ли, ни в какие ворота не лезет. Вы же член партии, кажется?

— Да, коммунист.

— Так как же вы тогда можете!.. — Голос Щетинина вдруг поднялся до обличительных высот: — Коммунист! Как позволяете себе!