Воскрешение королевы

С тех пор как мы с Филиппом поселились в Брюсселе, я почти не видела соотечественников. В первую счастливую пору супружеской любви Филипп легко усмирял мои робкие мятежи при помощи лести и подарков. По вечерам мы вдвоем отправлялись на дальние прогулки. Мы часами гуляли по узким улочкам окрестных селений, заглядывали в лавки, словно обычные горожане. Филипп обожал целовать меня прямо на глазах у смущенных прохожих. Взявшись за руки, мы заходили в кузницы, где ковали мечи, и в мастерские, в которых вышивали гобелены. Хозяева угощали нас вином и рассказывали о своей нехитрой жизни. Так мы хотя бы ненадолго забывали о политике и дворцовых интригах. Когда влюбленные смотрят в глаза друг другу, остальной мир перестает существовать.

Пора безмятежного счастья оказалась недолгой. Пришло известие о смерти моего брата. Хуан скончался внезапно. Они с Маргаритой полюбили друг друга с первого взгляда. На беду, Хуан не отличался крепким здоровьем, и страсть австриячки спалила его, словно свечку. Так, по крайней мере, гласила молва. Принц едва успел привезти молодую жену в Саламанку и свалился в тяжелейшей лихорадке. Через полгода после собственной свадьбы, шестого октября тысяча четыреста девяносто седьмого года, мой несчастный брат умер на руках у отца.

Никто не ждал такой беды, беременная Маргарита почернела от отчаяния. Меня смерть брата пробрала до костей. Стоял неяркий осенний день, какие часто выдаются в Брюсселе. Именно тогда я впервые осознала, что Филипп отобрал у меня все, что я прежде любила. А ведь я сама позволила ему удалить испанцев, и теперь мне было не с кем оплакать брата.

Никому, кроме Беатрис и Анны де Бьямонте, не было дела до смерти Хуана. Я одна сидела у камина, а фрейлины оживленно болтали у меня за спиной, как будто ничего не случилось. Я проклинала себя за то, что послушала совета Филиппа и перестала писать матери. Внезапно утратив самообладание, я вскочила на ноги и завопила, чтобы фламандцы убирались вон, что я не желаю слышать их варварский язык и принимать фальшивые соболезнования. Напуганные дамы послали за Филиппом, он пришел в бешенство и посреди нашей яростной ссоры заявил, что теперь, после смерти Хуана, мы должны немедля вызвать посла Манрике и предъявить претензии на титул принцев Астурийских. «Теперь мы наследники», — сказал Филипп. «Ты сошел с ума! — воскликнула я. — Моя сестра Изабелла жива, а Маргарита ждет ребенка». Филипп ответил, что это я сошла с ума, если не понимаю, что нам представилась редкая возможность заполучить трон Кастилии и Арагона. Он говорил что-то еще, но я уже не слышала, его слова слились в отдаленный навязчивый гул; любимый муж вдруг показался мне вороном, который сел на грудь мертвому Хуану, чтобы выклевать его глаза. Я зажала уши руками и кинулась прочь, неистово вопя: «Оставь меня, делай что хочешь!» Оставалось лишь надеяться, что осуществлению нелепых планов Филиппа помешают мои родители.

Так и случилось. Наследницей объявили Изабеллу, которая после кончины принца Альфонсо вышла за Мануэля Португальского, а ребенок Маргариты родился мертвым. Я восприняла это известие спокойно, Филипп же был вне себя от злости. Но, отвергнув моего мужа, родители отвернулись и от меня, бросили меня барахтаться в бурном море среди жадных акул.

Со дня моей свадьбы прошел целый год. Я уже начала беспокоиться, что наша страсть не приносит плодов, как вдруг, на исходе января, поняла, что беременна. Филипп пришел в восторг от этой новости, да я и сама не знала, куда деваться от счастья. Вскоре с моим телом стали происходить поистине захватывающие перемены. Живот превратился в тугой барабан с синими прожилками вен. Я засыпала, сложив руки на круглой луне, которая росла сама по себе, подчиняясь собственным законам, и могла часами воображать, каким будет маленькое существо, энергично толкавшее меня изнутри. Мое безмятежное счастье омрачали лишь участившиеся отлучки Филиппа. Мадам де Галлевин объяснила мне, что в последние месяцы беременности супругам надлежит воздерживаться от близости, чтобы не повредить плоду.

— Твоя мать, Хуана, не раз проходила через это. У твоего отца есть побочные дети, и все они воспитывались при дворе: так захотела наша владычица Изабелла, столь же мудрая, сколь милосердная.

— Ты должна понять его, дочка, — увещевал меня испанский посланник фрай Томас де Манрике.

— Не хочу я никого понимать, — упрямилась я. — Вам, мужчинам, заранее прощается все. Я готова примириться с изменами Филиппа, если он, как мой дядя Энрике, позволит мне найти своего Бельтрана де Куэву и завести собственных бастардов.

Вспышка гнева повторилась в тот же вечер на публике, за ужином, на котором присутствовал и Филипп. В отличие от фрая Томаса он нисколько не испугался, а просто встал из-за стола и вышел вон. Той ночью и еще много ночей после он не прикасался ко мне, ссылаясь на мою беременность. Тогда я твердо решила впредь не допускать, чтобы моего мужа утешали другие.