Воскрешение королевы

Я все не могла решить, влюблена ли я в Мануэля. Думая о нем, я то и дело сбивалась на размышления о самой себе. Его взгляд был как прожектор, освещавший сцену, на которой мне выпало играть главную роль. Раньше мои представления о себе были плоскими, теперь они превратились в настоящую картину с перспективой и светотенью. Я была пустой амфорой, которую старшие наполняли советами и нравоучениями, и только Мануэль ничему меня не учил, не навязывал мне своего мнения. Предсказать наше будущее я не бралась. Не бралась я и отделить Мануэля от Филиппа; всякий раз, когда мы ласкали друг друга, я не знала, кого он обнимает: Хуану или меня. Наша любовь не существовала сама по себе, отдельно от любви Филиппа и Хуаны. В квартире Мануэля до сих пор продолжалась эпоха Возрождения. В ней слышался шорох платьев, скрипели дворцовые лестницы, пахло теплым воском от свечей. Когда Мануэль был Филиппом, а я Хуаной, любовь поглощала нас без остатка. Сняв старинный наряд и превратившись в обычную девушку, я снова и снова пыталась разобраться в наших отношениях. Повествование шло своим чередом и в один прекрасный день должно было закончиться. Что ждет нас тогда? Я была слишком увлечена прошлым, чтобы загадывать на будущее. Перед отлетом мама составила подробные инструкции для садовника. Три страницы исписала. Разъяснила, где какие цветы высаживать, и даже нарисовала крокус. А что толку?

* * *

Я с нетерпением ждала воскресений. Оставаться Лусией целую неделю было невыносимо.

По воскресеньям история обретала голос и плоть. Я приходила к Мануэлю и надевала старинное платье. Я становилась Хуаной.

Твоя судьба, Хуана, круто изменилась двадцатого июля тысяча пятисотого года. Прожив всего двадцать три месяца, умер принц Мигель, сын твоей сестры Изабеллы, наследник Кастилии и Арагона. Сколько смертей, Хуана. Но теперь твоим родителям волей-неволей пришлось объявить наследными принцами вас с Филиппом. С третьей ступени феодальной лестницы ты шагнула прямо к трону.

Я не хочу быть королевой. Повстречав Филиппа, я поняла, что родители избрали для меня счастливую судьбу. Скромное положение герцогини Бургундской нисколько меня не смущало. Я была куда свободнее сестер, выданных за наследников престола. Ни одна королева и мечтать не могла о такой свободе. Во Фландрии мне дышится легче, чем в Испании. Моя родина погрязла в мракобесии. Я помню длинную вереницу изгнанных евреев, понуро бредущих куда глаза глядят. Как могли мои родители, такие справедливые и милосердные, в одночасье лишить этих несчастных крова и земли, обречь их скитаться на чужбине? В те дни моя сестра Изабелла приняла сторону родителей и отказала Мануэлю Португальскому за то, что он позволил евреям остаться в своих владениях. Зато во Фландрии царит терпимость, и никому не приходит в голову мешать людям наслаждаться жизнью, стращая их посмертными муками. Жаль, что истовая вера мешает моим родителям познать красоту земного мира. Во Фландрии я отвыкла от интриг чванливых царедворцев, обожавших выставлять напоказ свои христианские добродетели. Я почти перестала писать матери, опасаясь вновь оказаться в ее власти. Будто между мной и моей прежней жизнью выросла высокая стена. Конечно, то была моя ошибка. Но я не терплю, когда мне навязывают чужую волю. От этого я становлюсь злобной и мстительной. Чудовищная ярость поднимается из глубин моего существа и овладевает мной. Я восстаю против чужого гнета, сопротивляюсь любым попыткам управлять мною. В такие минуты я нередко совершаю необдуманные поступки, за которые потом становится стыдно.